Макей и его хлопцы
Шрифт:
— Пусть пухом будет тебе земля, — сказал Шутов и, взяв труп мальчика, опустил его в яму.
В конце апреля группа Гулеева пришла в лагерь. Макей был доволен результатами диверсии. Особенно он хвалил хлопцев за то, что они освободили девушек из фашистского плена.
Соню Доросинскую определили в пульЕзвод, Нину Павловскую — в хозчасть к Антону Михолапу. В хозчасти Нине поручили уход за коровами и овцами. Андрей Юрчук, представляя Соню хлопцам–пулеметчикам, сказал:
— Любите як матку ридну, а боле никак. Зараз она нам сестрой доводится.
Бледнорозовое лицо девушки покрылось краской, она несмело улыбнулась. Партизаны,
— Чего там! Понимаем, — сказал Шутов сердито.
Сказать по правде, понравилась ему девушка тогда ещё, как хоронили Аркашу. И теперь это предупреждение командира и радовало, и сердило его. «Хорошо, что к Соне никто не будет липнуть, но ведь и мне дорожка заказана».
— Ну, раз нельзя, значит, нельзя, — сказал Шутов, — война!
Соня от этих слов смутилась ещё более и опустила голову, увенчанную шапкой рыжих волос, на которых покоились, словно змеи, свившиеся в клубок, две толстые косы. Только Петых Кавтун позволил себе пошутить. Но ведь на то он и цыганёнок и, как говорили все, «чудила-мученик». Выйдя вперёд, он сказал:
— Здравствуй, сестричка–лисичка! Будем знакомы: я — Петух–Рокотух, хожу по лесу, фашистов бью из дээсу, пулемёт такой есть у нас.
Соня засмеялась, протянула ему руку.
— Здравствуй, Петых.
— Ба! Откуда вы это меня знаете? — удивился Кавтун.
— А мне о вас товарищ Шутов говорил.
На другой день Соня в каком-то тазу уже стирала белье, тут же сушила его на ветвях елей. Потом всё выгладила самодельным утюгом, сделанным из чугунной плитки.
— Это добро, — сказал, подойдя к ней, дед Петро, — насекомым, значит, капут. Вот так бы и фашистов проутюжить… — мечтательно говорил старик, с нежностью поглядывая на девушку.
— Девушка, девушка, любит тебя дедушка! — пропел Кавтун, играя чёрными озорными глазами.
— И верно, Петых. Люблю.
— Да и мы её, деду, любим.
Накануне Первого мая немецкие оккупанты решили отплатить партизанам за Дручанское поражение. Они напали на станцию Милое. При появлении их народ убежал в лес, благо он со всех сторон вплотную подступил к светлым белорусским хатам станции Милое. Остались только восемь—девять стариков и старух. Они для чего-то вышли на улицу, словно в своих просторных хатах им сразу стало и тесно, и душно: беспокойство и неирвестность выгнали их из хат. «Что-то теперь будет?» V,. Оккупанты сгоняли в кучу скот — коров, овец, коз. Тревожное мычанье коров и блеянье коз. и овец огласили село. Загнанные в узкий переулок животные беспокойно озирались. В больших и умных глазах Пеструшек, Зорек и Бурёнок светился страх. Козы, и те притихли. К одной белой козе подбежал чёрный козлёнок и радостно сунулся к матери под вымя. Пожилой усатый солдат, глядя на сосущего козлёнка, осклабился. Дед Митрофан, заметив это, насупился: недобрая была улыбка у этого усача. А тот что-то уже горготал молодому солдату. Тонкие губы молодого солдата дернулись и сложились в неприятную улыбку. Устремив на козлёнка бесцветные водянистые глаза, он сделал два—три шага к нему и вдруг неожиданно, как хищник, бросился на него. И вот козлёнок уже в его цепких жилистых руках. Зажав его между ног, он извлёк из ножен свой кинжал и подняв чёрную мордочку, перерезал ему горло. Мать–коза, выпучив чёрные глазища, устаЕилась на свое дитя, из горла которого фонтаном
Дед Мидрофан был потрясен. Он ешё никогда не слышал, чтоб коза могла так ужасно кричать от горя. У козы стало судорогой сеодить передние ноги: они, изгибаясь, как-то поднимались вверх, глаза ее остановились и немигающе смотрели на кровь, льющуюся из горла ее дитяти. Мурашки забегали у стариков по согнутым спинам. Молодого немца самого охватил какой-то ужас: бросив зарезанного козлёнка, он пустился бежать. Побежал и старый немец. Коза стояла, опустив вниз голову. Она точно окаменела.
Партизаны, идя на Милое, жалели, что с ними нет старика Бородича. Он остаётся в лагере. Лёжа на топчане, он ворчал на свою чёрную немочь:
— Лихоманка все кости поломала.
Он не хотел признаваться, что это уже старость брала верх над бывшей его богатырской силой.
Макей был на коне.
— На Милое! Марш! — скомандовал он.
Две партизанские роты — Карасёва и Бабина — зашагали по тесной лесной дороге. Битюги, запряженные в пушку, натянули постромки и та тронулась, заскрипев высокими деревянными колёсами, окованными толстым железом.
День был ясный, тёплый. Солнце по–весеннему пригревало землю. Партизаны шли быстрым шагом, рубахи от пота пристали к спинам. В Милом хозяйничали немцы, надо было спасать родную белорусскую вёску.. Из леса к ним навстречу выходили жители станциц Милое. Они присоединялись к партизанам и шли одни сзади пушки, другие — впереди отряда, ведя его кратчайшим путём.
Вот, наконец, и Милое. С опушки видно, как фашисты навьючивают фургоны имуществом крестьян. Скот уже выгоняли из деревни. Один гитлеровец, с большим горящим факелом, побежал к крайней хате — оттуда тянул ветерок. Враги решили спалить деревню. Но задача партизан — не допустить этого. Бибиков моментально развернул пушку, а Попов уже успел загнать в патронник снаряд и щёлкнул замком. Не более как через минуту раздался оглушительный выстрел. Снаряд с воем понёсся в деревню и разорвался почти у самых ног поджигателя. Немцы, побросав всё, пустились наутёк, подхлёстываемые партизанскими пулями: вся опушка чуть зазеленевшего леса закурилась от частых выстрелов.
Крестьяне вернулись из лесу и, добив некоторых из оставшихся чужеземцев, начали разбирать свое имущество.
— Хоть Май встретим, — говорила пожилая женщина, — а там, как бог даст.
Никто в то время не был уверен, будет ли он завтра жив.
Макеевцы возвращались в лагерь весёлые. Но они услышали весть, которая их сильно опечалила: умер старик Бородич. Он недавно пришёл в отряд, но все партизаны искренне полюбили этого высокого и сухого старика с суровым лицом и строгими суждениям.
И вот он лежит мёртвый.
XIV
По случаю Первомая завтрак был отменный. Шеф-повар Свирид, Оля Дейнеко и Ропатинский, пожизненно определённый Макеем в повара после неудавшейся диверсии на железной дороге, напекли на каждого по пяти драников, наварили столько супа, что и не съесть его. Партизаны старательно чистили брюки, гимнастёрки, сапоги и ботинки. Оружие блестело.
Макей ходил от группы к группе, шутил, смеялся, радуясь вместе со всеми хлопцами Первомайскому празднику, предстоящим военному параду и концерту. Но что же это у него вдруг что-то защемило сердце? «Броня. Как она?»