Малайсийский гобелен
Шрифт:
– Лучше? Лучше? Улучшается ли мораль человека от того, что у него есть возможность поглощать обед из восьми блюд? Искусство не улучшает, это не лекарство. Великие художники все были злодеями, если не считать нескольких исключений, да и те были не святыми, а ханжами. Нет, вы можете желать моего видения, вы можете полагать себя достойным его, но истина в том, что мне плевать на чьи угодно желания, кроме моего собственного и Господа Бога, если это касается живописи.
Он зашагал по залу и эхо возвращало его слова и шлепки сандалий по паркету. Он был захвачен мыслью о своем видении. Казалось, оно материализуется в воздухе, по мере того, как Фатембер объяснял,
Затем он погрузился в угрюмое молчание, покусывая губу и скребя подмышки.
– Новые горизонты... Новые перспективы поражения...- бормотал он.
Я разглядывал грандиозную сцену свадьбы. В законченном виде она существовала лишь на листе картона. На стене же был набросок в натуральную величину в окружении пятен основных цветов. Сцена должна была увековечить женитьбу одного из первых Мантеганов с Беатрисой Бергонийской.
Стройная, юная Беатриса сидела, откинувшись на спинку сиденья открытой кареты, сделанной в форме лебедя, и протягивала руку красивому юному щеголю рядом с ней.
Беатриса была почти закончена, в отличие от остальных персонажей, существующих в некой призрачной форме. Свет омывал ее фигуру с мягкой доверительностью, равно как и флаги, и процессию, и в отдалении был не менее ясным и чистым. Кафедральный собор с готическими галереями и вид на долину и горы за ним были вписаны резкими штрихами в сетку тонких, прямых линий, доказывающих, что Фатембер в совершенстве владел искусством строить перспективу. Я понял, что когда сцена будет завершена, она станет каноном для всех подобных сюжетов.
242
Николае мрачно посмотрел на нее, пожал плечами и перешел к почти законченной панели. Панель была узкая, рассчитанная на то, чтобы поместиться между дверью и окном эркера, на ней были изображены солдаты и походные шатры за ними. Солдаты стреляли по рогокрылам, летящим в темном небе. За ними наблюдал крестьянский мальчик, сгибающийся под тяжестью щита. На голове мальчика был громадный солдатский шлем. На заднем плане высился фантастический город, сверкающий в закатном свете.
– Этот крестьянский мальчик,- сказал я,- настоящий юмористический шедевр.
– Это я сам. Всегда мечтал стать солдатом, да вот не довелось никогда сражаться.
– Не будьте так мрачны, Николае, пусть даже это доставляет вам удовольствие! Одна только виртуозность этой панели может...
Он резко повернулся ко мне.
– Не оскорбляй меня разговорами о виртуозности! Это может быть и хорошо на сцене, где надо на часок-другой развлечь почтенную публику. Здесь же должен быть упорный труд и жесткая дисциплина. Никакой виртуозности! Это смерть для живописи. Со времен Альбрехта традиция утеряна и все из-за шутов гороховых, стремящихся блеснуть виртуозностью и пустить пыль в глаза невеждам. Медленный, но постоянный рост мастерства не для них... Тут ты прав, я слишком мрачен - Малайсия создана для status quo, не для роста и прогресса.
– Вы знаете Отто Бентсона? Он верит в возможность прогресса в Малайсии.
Фатембер сверкнул на меня глазами из-под насупленных бровей.
– Я живу отшельником. Я не в силах помочь Бентсону, как и он мне. Но я уважаю его идеи. Они убьют его, так же как мои - меня. Нет, нет, Периан, я вовсе не жалуюсь на свою злосчастную долю, но правда в том, что я не могу ничего, ничего! Где-то там, за этими стенами из праха и мышиного дерьма, находится великий, пылающий мир истины и благородства, тогда как я погребен здесь и не могу шевельнуться. Только с помощью искусства, с помощью живописи можно овладеть этим пылающим миром и его секретами! Видеть недостаточно - мы не видим по-настоящему, пока не скопируем, пока детально все не опишем, все... А как описать божественный свет со всеми его оттенками... свет, без которого не существует ничего?
243
– Если бы вы продолжили работу, то у вас было бы нечто большее, чем описание...
– Не льсти мне, Периан, или я выставлю тебя, как выставлял других. Ведь ты именно льстишь... скверная черта. Ненавижу лесть. Минерва свидетель, деньги бы я принял, но не похвалы. Только Бог достоин похвалы, да еще Дьявол. Ни в чем нет доблести, если Бог ее не даст. Посмотри на локоны этого солдата, на румянец на щеке крестьянского мальчика, на оперение умирающей на траве птицы - разве это совершенство? Нет, это имитация. Ведь ты не обманулся, ты ни на миг не забыл, что перед тобой всего лишь раскрашенная стена? Стена - это стена, и все мои амбиции могут сделать ее лишь не вполне обычной стеной. Ты ищешь движения и света - я даю тебе пыль и неподвижность. Это кощунство - жизнь предлагает смерть! И подоплекой всему - тщеславие. Так стоит ли удивляться, зная мою ненависть к тщеславию, что я ничего не делаю?
Он стоял недвижимо, с отвращением глядя на фантастический город.
Наконец он отвернулся от картин и заговорил, как будто меняя тему беседы:
– Только Бог достоин похвалы. Он дает все, и многие не способны принять его дары. Его благородство заставляет нас визжать от ярости. Малайсия входит в новую эру, мастер Периан;
человек, которого ты упомянул, человек с севера с его революционными идеями - это символ нового времени. Я это чувствую, хотя и сижу безысходно в этой крысиной норе. И скоро - впервые за сотни тысячелетий - люди раскроют глаза и оглянутся вокруг. И впервые они начнут создавать машины, чтобы помочь своим слабым мышцам, и посещать библиотеки, чтобы помочь своим слабым мозгам - не здесь, возможно, а где-нибудь в другом, в другом месте. И что они обнаружат? Беспредельную протяженность этого Богом данного нам мира!
Сделав паузу, как будто для того, чтобы переварить собственные мысли, он разразился новым словесным потоком, как раз когда я снова попытался рассказать ему о своем лесном видении.
– Долгие годы - всю свою жизнь - я как раб изучал, копировал, описывал. Не говори мне, что я бездельник... И, тем не менее, я не способен на то, что делает простой луч света. Сюда, мой друг, иди за мной. Одну минуту. Я покажу тебе, с какой легкостью творит Господь то, чему мне не научиться за сотни лет!
Он порывисто схватил меня за рукав и потащил прочь из банкетного зала. Только дверь за нами хлопнула, когда мы уже пересекали двор.
244
– С чего это я должен украшать эти руины? Пусть загнивающее загнивает бесповоротно...
Вцепившись мне в рукав, он вел, а скорее, тащил меня назад в конюшню, в которой жил. Детишки, копошившиеся во дворе, радостно приветствовали его появление. Фатембер только отмахнулся от них. Он подтолкнул меня к приставной лестнице, и мы полезли наверх, на бывший сеновал. Детишки вопили, чтобы он с ними поиграл, Николае крикнул, чтобы они заткнулись.
Сеновал был теперь превращен в обширную мастерскую, забитую до отказа. Чего тут только не было! Столы, заваленные холстами, кипами бумаги, горшками с красками и кистями всех размеров. Инструменты самого разного назначения и геометрические фигуры. Множество предметов самых неожиданных, красноречиво говорящих об интеллектуальных интересах хозяина: