Малайсийский гобелен
Шрифт:
чосиная нога, бивень роголома, черепа собак и проныр-хватачек, кучи костей, плетеная из коры шляпа, кокосовый орех, сосновые шишки, раковины, ветви кораллов, засушенные насекомые, воинские доспехи, образцы пород и минералов, книги по фортификации и другим предметам.
Всему этому Фатембер уделил не больше внимания, чем детям во дворе. Он стремительно пересек помещение, отдернул занавеску и, подзывая меня рукой, воскликнул:
– Здесь ты можешь чувствовать себя, как у Бога за пазухой, и обозревать Вселенную! Смотри, что может сотворить свет в руках подлинного Мастера!
Мы находились в душном, темном алькове. В центре его стоял стол, а на крышке стола была изображена яркая, многоцветная картина. Краски так сверкали, что, казалось, освещали комнату. С первого взгляда я понял, что Фa^eмбep открыл какую-то чудесную технику, стократ превосходящую процесс мерку риза-ции Бентсона. Владея такой техникой, Фатембер становился по отношению ко всем остальным художникам, как человек по отношению к диким животным.
В картине что-то двигалось!
Ошеломленный, я подался вперед. И тотчас с разочарованием понял, что передо мной всего лишь заурядная камера обскура. Над нами было небольшое отверстие, откуда проникал свет, направленный особой линзой, установленной в башенке на крыше экс-сеновала.
Фатембер самодовольно потирал руки.
– Может наше искусство создать картину, столь же совершенную, как эта? Почему человек должен - что его заставля
245
ет - соревноваться с самой Природой? Как рабски я завишу от своего безумного видения!
Пока он со вкусом жаловался, я разглядывал сцену на столе. То был вид с верхушки крыши на дорогу за пределами замка, туда, где Туа текла меж пыльных берегов. Дорога раздваивалась на пригорке: один путь вел к старому кладбищу, второй сворачивал к воротам замка. У реки, среди валунов, расположилась на отдых группа людей, запыленных, как сама дорога. Их мулы паслись на привязи неподалеку. Во всех подробностях я видел старика, вытирающего лысину платком, вдову в черном, обмахивающуюся шляпой, и так далее. Я решил, что это группа пилигримов, отправившихся на покаяние и подвергающих себя трудным испытаниям. Каждая крошечная деталь была совершенна.
– Смотри, друг мой, какие они миниатюрные,- сказал Фа-тембер.- Мы их видим как бы глазами Бога или Дьявола - у него зрение острее. Мы считаем их реальными, тогда как на самом деле мы смотрим всего лишь на игру света, не оставляющую следов на столе. Погляди: вот идет моя жена, вот она карабкается на пригорок. Но ведь это не моя жена - это только крошечное световое пятно, которое я идентифицирую со своей женой. Какое оно имеет к ней отношение?
– Вы и не подозреваете, Николае, как пугают меня ваши рассуждения в связи с тем, что я недавно пережил. Он, не слушая, тыкал рукой в стол.
– Ее скопировал великий художник, который использовал только свет. Свет здесь, плоть там. Реальность там, идеал здесь.
– Почему вы уверены, что там действительно реальность?
– Что я - свою жену не знаю?
Я посмотрел на фигурку его жены, бредшую к воротам замка. Фигурка продвинулась на сантиметр или два по крышке стола.
– Может, нам спуститься и встретить вашу жену?
– Ей нечего нам сказать. И, скорее всего, у бедняжки и еды нет.
И отметая дальнейшие разговоры на эту тему, он отступил назад и, сдвинув рукоятку, повернул линзу. Медленно поднимающаяся на холм женщина и пилигримы мгновенно исчезли. Вместо них в волшебном круге света возникли крыши и фронтоны, а затем внутренний двор.
Необычная перспектива и чудесное свечение красок придали хорошо знакомым строениям такую поразительную новизну, что я невольно вскрикнул от восхищения. Крошечные птицы стремительно пересекали картинку на столе. То были образьгтех самых
246
вертков, которых мы с сестрой наблюдали часом раньше. Я мог даже видеть дымку в воздухе - вычесанная шерсть, поддерживаемая теплыми потоками воздуха, колыхалась над двором как паутина. Я поискал глазами окно своей спальни. Да, оно было здесь. Окно открыто, а на подоконнике сидит Посейдон и следит за быстрыми существами, расхватывающими клочки его бывшей шубы. Хотя окно на картинке не превышало моего ногтя, каждая его деталь была видна совершенно отчетливо. Так же совершенно было изображение кота.
Внезапно на картине возникло темное пятно, разрастающееся с пугающей скоростью. Это была птица. Она как будто подымалась из глубины стола и росла, пока не затмила всю картину полностью. Над нашими головами послышался скребущий звук, и из тьмы вынырнул верток и пронесся между мной и Фатембером.
– Мерзкая тварь, крыса пернатая!
– взревел Фатембер. Он неуклюже бросился за птицей, попытался ее ударить, но попал в меня.- Все время залетают, и каждый раз бардак из-за них! Постой в сторонке, пока я с ней разделаюсь!
Он с бешеной энергией погнался за птицей. Я попятился и сказал:
– Николае, я должен вам что-то рассказать. Я испытал нечто, что изменило мою жизнь. Я был в лесу...
– Я тебя прикончу, паразит!
Он схватил длинный угольник и гонял им ошалевшую от страха птицу. Я отскочил в сторону.
– Николае, у меня было видение в лесу, которое глубоко задело меня...
– Как меня задела эта проклятая тварь!
– Он было загнал вертка в угол, но тот вырвался и промчался мимо моей головы.- Нет, сволочь, не уйдешь!
– Вкратце, Николае, это видение убедило меня, что никогда, наверно, мы не будем в состоянии понять реальность. И все из-за ограниченности наших органов восприятия, хотя, возможно, это и к лучшему.
– Да зачем понимать? Главное - овладеть, покорить!
– заорал он и с силой хлопнул угольником по стене. Угольник сломался. Тогда Фатембер бросился на птицу с кулаками.- Здесь тебе не место, ты, отродье пернатое, здесь храм искусств.
– Вы посвятили всю жизнь описанию того, что вы считаете реальностью. Но, боюсь, то, что мы принимаем за реальность, на самом деле само является описанием, наброском, сделанным Си
247
лами, превышающими наше понимание, так же как мы превышаем понимание этой несчастной птицы. Но бывают мгновения, когда сквозь один слой реальности просвечивает другой. И я думаю, что искусство и жизнь, факты и литературный вымысел - это взаимосвязанные описания друг друга...
– По крайней мере с одной жизнью я сейчас покончу! Почти достал!
– ...и что все искусства - это только попытка разбить... пробиться сквозь пелену внушенной нам галлюцинации, которую мы называем...