Малайсийский гобелен
Шрифт:
Он тяжело, как роголом, пронесся мимо меня.
– Ну, я сверну ей шею! Я убью проклятую тварь прежде, чем она мне тут все вверх дном перевернет! За что на меня все эти напасти?! Ты видишь теперь, что мне приходится выносить? С дороги, Периан, ради Сатаны, с дороги!
Теперь он гонялся за вертком с дранкой в руке и снова чуть не задел меня. Он был вне себя от ярости и проклинал пищащую от ужаса птицу. Я увернулся от могучих замахов Фатембера и ретировался в безопасное место спустился по приставной лестнице во двор.
Во дворе оборванные дети Фатембера визжали от радости - в дверях показалась их мать. Она материализовалась почти одновременно с вертком. Дети облепили ее со всех сторон, и она на секунду прислонилась к дверному косяку, чтобы перевести дух. Ее огромные свернутые крылья шуршали о дерево. Она устало поздоровалась со мной и села передохнуть. Детишки тотчас принялись на нее карабкаться.
Мы уже встречались раньше. Она была женщиной полноватой, хотя и не лишенной некоторой грации. Лицо ее уже покрыли морщины, и оно потеряло большую часть былой красоты, хотя следы ее все еще оставались. Особенно красив был рот. Человеческое имя ее было Чарити.
Жизнь летающих людей подчинена очень строгим законам. Но Чарити в детстве и юности была так хороша собой, что ей, одной из немногих, позволено было гнездиться на вершине колокольни св. Марко и выступать перед епископом во время церковных праздников. Помню, когда я был совсем еще маленьким мальчиком, мать указывала мне на нее - Чарити со своими сестрами в тот день летала над Ареной. Прелестное это было зрелище, хотя и порождало сальные детские шуточки по поводу скудного одеяния летающих людей.
Теперь ее бело-коричневые крылья были постоянно свернуты. Чарити в свое время позировала Фатемберу, и художник умолял
248
ее выйти за него замуж. После того, как Чарити уступила его просьбам, она уже никогда не летала, а сейчас была уже слишком стара для полетов. ^
Восстановив силы, Чарити поднялась и предложила мне стакан красного вина. Детишки с такой силой тянули ее за складки платья, что Чарити снова вынуждена была сесть. Вино я принял с благодарностью: Николае был так занят своими думами, что о подобных мелочах забывал. Букет был терпкий, с горчинкой - весьма вероятно, что вино было из Хейста.
– Мы надеялись, что вы нас навестите, мастер Периан. Николае рад вашей компании, а надо сказать, что он очень немногих людей терпит около себя. Ваша добрая сестра сказала, что вы уже оправились от ран.
– Я никогда не навещал Мантеган без того, чтобы не зайти к вам и к Николасу. Я безмерно восхищен его работой.
– Ну и как вам Николае?
– Как всегда гениален и как всегда переполнен идеями.
– И, как всегда, сумасброден? И, как всегда, в отчаянии?
– Ну, может, слегка в меланхолии...
– И, как всегда, не способен разрисовать ни одного квадратного метра стены?
Прихватив с собой пару ребятишек, она подошла к бочке, набрала черпаком воды и напилась. Детишки все до единого тоже внезапно ощутили жажду. Она напоила всех по очереди, сначала мальчиков, затем девочек. Потом повысила голос, чтобы перекрыть их гам, и сказала:
– Николае замахнулся слишком на многое. Результаты вы видите. Нищета, голод, грязь... Я обстирываю богатые семьи, чтобы заработать на хлеб. Что мы будем делать зимой, я не знаю...
– Гении редко заботятся о хлебе насущном!
– Он считает, что станет знаменитым через две сотни лет.- Она воздела руки, и ее крылья зашуршали.- Две сотни лет! Что пользы от этого его бедным детям? Я не знаю. Ладно, мне надо приготовить им чего-нибудь поесть. Я не жалуюсь, мастер Перри;
по крайней мере, у нас есть крыша над головой.
– Я рад за вас.
С сеновала донесся торжествующий рев - вертка постигла злая участь.
– Жизнь великого художника - это одно, а жизнь его жены - это совсем другое.
Я прислонился к стене и маленькими глоточками отпивал вино, наблюдая, как она работает, ухитряясь одновременно раз
249
влекать детишек. Я размышлял - помнит ли она, как в юности летала над городом и наслаждалась видом сверху. Волшебными, наверно, казались ей улицы Малайсии, пока не настало время ходить по ним. Мне было ее жалко, и в то же время меня раздражали ее жалобы на мужа.
Фатембер, видимо, забыл про меня. Я слышал, как он расхаживает у себя наверху и что-то бормочет.
Оборванные детишки прыгали вокруг меня и просили дать им глоточек вина. Некоторые из них унаследовали рудиментарные крылья, но ни один не мог летать.
Я отдал Чарити пустой стакан и сказал:
– Я должен идти. Передайте Николасу, что я надеюсь скоро его увидеть. И я попрошу Катарину, чтобы она поговорила с Волпато о...- Я потер друг о друга подушечки большого и указательного пальцев.
Она сделала протестующий жест, и движение живо напомнило мне движение Фатембера.
– Не надо, пусть все будет, как будет. Мы не так уж и несчастны, могло быть хуже. Вы, может, и не знаете, но Волпато пригрозил, невзирая на все фрески, вышвырнуть нас на улицу, если муж еще хоть раз заговорит о деньгах.
– Ну, как хотите.
– Дело не в том, что я хочу, а в том, что я должна,- сказала она твердо. И этим тоже напомнила мужа.
– Когда фрески будут закончены, он легко найдет множество других заказчиков.
Она печально покачала головой.
Я направился к двери. Чарити вырвала из своего крыла длинное серое перо, наклонилась и вручила самому младшему ребенку, чтобы ему было с чем играть. Я вышел за дверь до того, как она выпрямилась.
День клонился к вечеру. Тени сгустились в углах двора, прохлада опускалась на город, где-то вдали звенели колокола. Вертков больше не было видно. Я поднял голову, в глаза ударил луч солнца, отразившийся от моего окна, но подоконник был пуст - Посейдон оставил свой пост. Все было тихо. Пучки кошачьей шерсти, наконец, опустились на мощеный двор. Ее скатанные ветром комки шевелились у моих ног. Только игра теней заполняла дремотный воздух.