Мальчики Из Бразилии
Шрифт:
– Нет, я просто хотел узнать, как он выглядит.
– Тощий мальчишка. На пианино стоит его фотокарточка, на которой он играет на скрипке. Я что-то сказал о нем, а она ответила, что снимок старый, на нем ему всего девять лет. Теперь ему около четырнадцати.
– Темные волосы, голубые глаза, острый нос?
– Как я могу все это помнить? Да, темные волосы. О глазах сказать ничего не могу; снимок был черно-белый. Худой мальчишка с темными волосами играет на скрипке. Я думаю, ты наконец удовлетворен.
–
Едва он повесил трубку, как телефон тут же зазвонил снова.
Пивовар. Говорить они стали на идише.
– У тех двух человек, которых ты проверял... были ли у них сыновья примерно четырнадцати лет?
– У Андерса Рунстена - да. Но не у Перссона.
– Ты видел его?
– Сына Рунстена? Он рисовал на меня карикатуры, пока я ждал его мать. Я еще шутил с ним, что буду выставлять его в своем магазине.
– Как он выглядит?
– Бледный, худой, с темными волосами и острым носом.
– С голубыми глазами?
– Со светло-голубыми.
– А матери сорок с небольшим?
– Я тебе говорил об этом?
– Нет.
– Так откуда ты знаешь?
– Пока я не могу разговаривать. Меня ждут люди. Спокойной ночи, Габриель. Всего доброго.
Телефон тут же снова звякнул, и оператор сообщила, что номер Клауса все не отвечает. Либерман сказал, что повторит звонок попозже.
Он вернулся в столовую, чувствуя легкое головокружение и полную пустоту в черепе, словно сам он где-то еще (в Освенциме?), а здесь в Уорчестере присутствуют только его одежда, кожа и волосы.
Он задавал обычные вопросы, отвечал на такие же и рассказывал привычные истории; старательно ел, чтобы не расстраивать заботливую Долли Лейбовитц.
На лекцию они отправились в двух машинах. Он прочел ее, ответил на вопросы, подписал несколько книг.
По возвращении домой он еще раз пытался связаться с Клаусом.
– Там пять часов ночи, - напомнила ему оператор.
– Знаю, - сказал он.
Клаус тут же ответил, сонный и растерянный.
– Что? Да? Добрый вечер? Где вы?
– В Америке, в Массачусетсе. Сколько лет было той вдове в Триттау?
– Что?
– Сколько лет было той вдове в Триттау? Фрау Шрейбер.
– Господи! Да не знаю, трудно сказать, столько на ней было косметики. Хотя куда моложе его. Под сорок или сорок с небольшим.
– С сыном примерно четырнадцати лет?
– Примерно так. Встретил он меня недружелюбно, но сердиться на него было просто нельзя; она отослала его к сестре, чтобы мы могли поговорить «с глазу на глаз».
– Опишите его.
На несколько секунд наступило молчание.
– Худой, ростом мне примерно по подбородок, голубые глаза, темно-каштановые волосы, острый нос. Бледный. А что случилось?
Палец Либермана
– Герр Либерман?
– Нет, наши поиски были не впустую, - сказал он.
– Я нашел связующее звено.
– Господи! В чем же оно?
Набрав в грудь воздуха, он медленно выпустил его.
– У всех них один и тот же сын.
– Один и тот же... что?
– Сын! Один и тот же сын! Точно такой же мальчишка! Я видел его здесь и в Гладбеке; вы видели его там. Кроме того, он в Гетеборге, в Швеции, и в Брамминге, в Дании. Точно тот же самый мальчишка! Он или играет на каком-то музыкальном инструменте, или рисует. Его матери неизменно сорок один - сорок два года. Пять разных матерей и вроде пять разных сыновей, но во всех этих местах один и тот же сын.
– Я... я не понимаю.
– Как и я! Но это звено хоть что-то объясняет, так? И оно полно сумасшествия не больше, чем то, с чего мы начали! Пять мальчишек, один к одному!
– Герр Либерман... я предполагаю, что их может быть и шесть. Фрау Раушенберг во Фрейбурге тоже сорок один или сорок два года. И у нее сынишка. Я не видел его и не спрашивал о возрасте - мне в голову не пришло, что это может оказаться важным - но она как-то упомянула, что, может быть, он тоже будет учиться в Гейдельберге, но изучать не право, а журналистику.
– Шесть, - сказал Либерман.
Между ними возникло напряженное молчание, которое все длилось.
– Из девяноста четырех?
– Шесть - это уже невозможно, - сказал Либерман.
– Так почему бы и нет? Но если бы даже то и было возможно, чего быть не может, с какой стати они решили убивать их отцов? Честно говоря, мне бы хотелось сегодня пойти спать и проснуться в Вене в тот вечер, когда все еще не началось. Вам известно, что было основным интересом Менгеле в Освенциме? Близнецы. Он убил тысячи их, «изучая», каким образом можно создать первостатейного арийца. Можете ли вы сделать мне одолжение?
– Конечно.
– Поезжайте еще раз во Фрейбург и гляньте там на мальчика: убедитесь, что он точно такой же, как в Триттау. А потом скажете мне, окончательно ли я рехнулся или нет.
– Сегодня же отправляюсь. Куда мне звонить вам?
– Я сам вам позвоню. Спокойной ночи, Клаус.
– С добрым утром. То есть спокойной ночи.
Либерман положил трубку.
– Мистер Либерман?
– из дверей ему улыбалась Долли Лейбовитц.
– Не хотите ли посмотреть новости вместе с нами? И чего-нибудь вкусненького? Пирожное или фруктов?