Мальчики из провинции
Шрифт:
– Ну? – буркнул Шепелёв неприветливо.
– А я вот а твою книжку заглядывал и что-то ни слова не понял. А ты читаешь? Как это так? – на этот раз Савка не язвил, они правда не понимал.
– Она по-французски, – коротко ответил Гришка, не поднимая глаз от огня и надеясь, что он этими словами всё объяснил.
Как же!
– Но ты-то по-русски же читаешь?! – непонимающе мотнул головой Савка. – Как это она по-французски-то?
– Читаю я по-французски, – терпеливо сказал Гришка, уже, впрочем, понимая, что объясняет зря. – Молча читаю, про себя. А потом
Савка только крякнул в ответ и надулся, как сыч. А Плотников засмеялся:
– Что, умыли тебя, всезнайка? «Я!», да «я!»…
Савка надулся ещё больше, и Гришка дружелюбно сказал:
– Да ты не горюй, Савва… может и ты когда по-французски говорить да читать сможешь…
– Тебе хорошо говорить! – огрызнулся деревенский грамотей. – Ты из господ, вы и учителя нанять можете, чтоб и по-французски научил, и по-аглицки, и по-немецки… да и мачеха у тебя француженка, есть кому учить-то…
– Всякое бывает в мире, – примирительно сказал Гришка, и впрямь чувствуя себя не в своей тарелке и едва сдержавшись, чтоб не сморщиться при упоминании Савкой мачехи. И правда, чего, спрашивается, в ночное Эксквемелина поволок? Эва, нашёл что мужичьим детям читать. Ещё Бёрнса бы прихватил да декламировал про Джона Яменное Зерно, а то своего любимого «Лорда Грегори», рукой над костром махал… то-то смеху бы было. – Может, и тебе подфартит. Станешь дворянином…
Савка в ответ только презрительно сплюнул в огонь. Плевок канул в пламя, коротко и обиженно шипнув, и Шурка тут же отвесил Молчанову тяжёлый подзатыльник. Аж стриженная под горшок голова мотнулась туда-сюда, мало не макнув его в огонь русыми вихрами.
– Ты чего?! – обиженно вскинулся Савка, сжимая кулаки.
– Ещё раз увижу, что в огонь плюёшь – и не так ещё дам, – пообещал Плотников, показывая увесистый кулак, весь покрытый конопушками. Молчанов с уважением оглядел кулак – здоровый и крепкий, хоть и худой, Шурка был сильнее его пожалуй, вдвое, и спорить с таким – себе дороже. А Плотников, дав Савке вдосталь наглядеться на его кулак, убрал его и продолжал. – А книжку ты Гришкину не замай. Я б на месте тех пиратов хотел оказаться. Воля! Эх!
Он стукнул кулаком по колену, покрутил головой, словно сокрушаясь о чём.
Гришка знал – о чём.
Про Шуркиных деда и прадеда ходили смутные слухи, будто они когда-то бунтовали, у мятежного Пугача в войске ходили, у самого графа Чернышёва, Чики, под рукой. Прадед – в казаках, а дед – в джурах при прадеде. Прямо указать никто не мог, не было ни видоков, ни послухов, а только болтали разное.
Будто бы прадед Шуркин помещичью дочку похитил…
Другие говорили, будто она сама с ним сбежала…
Будто бы он сокровища Чики где-то за Уфой прятать помогал, да один из всех прятальщиков живой и остался, дед-то.
Будто бы те сокровища казаки у самого графа Строганова выгребли, а тот с войском за казаками теми гонялся по всем башкирским землям.
Будто бы атаман башкирский, Кинзя Арсланов, деду Шуркиному то ли крёстный (как может быть крёстным башкир-магометанин – сплетники не знали и сами), то ли отчим (какой отчим может быть у человека при живом отце – не знали тоже), то ли побратим (какое побратимство может быть между мальчишкой и пожилым головорезом – непонятно было) и свою, башкирскую нечисть уговорил тот клад посторожить.
Будто бы заклят тот клад на сорок голов, а первая уже сгинула – прадеда Шуркиного, запоротого насмерть солдатами Михельсона. А другая – самого Чики голова, на кол в Уфе насаженная полвека назад.
Будто бы ищут Чикины друзья тот клад, а найти всё никак не могут. А дед Шуркин, который спасся, когда бунт громили, знает что-то да молчит – себе дороже язык распускать.
Разное болтали.
Полвека миновало. Чего и не наболтать-то… тем более, что прадеда Шуркиного и на свете нет как раз эти самые полвека, а дед Шуркин и впрямь помалкивает каменно, даже когда подвыпьет. Впрочем, и выпивал Шуркин дед всё реже.
А только мечтал Шурка не о сокровище. О воле мечтал.
– Я бы развернулся там, с Морганом этим! – договорил Шурка, по-прежнему мечтательно глядя в огонь. И, глянув на него, хотелось верить – и в то, что его прадед и дед и вправду разбойничали с Чикой, и в то, что он и вправду развернулся бы на службе у Моргана. – А, Гриш? Развернулись бы?
– Развернулись бы, – насмешливо сказал Савка, щурясь на огонь. – Только вот нету больше тех пиратов. Кончились.
– Можно на флот служить пойти, – негромко сказал Гришка. Так говорят про свою мечту – тихо и осторожно.
– Верно! – согласился Шурка. – И пойдём!
– Можно и пойти, – сказал Савка с ядом. Глянул так, словно пакость собирался сделать. Или сказать. – Только вот ты-то, Гриш, офицером на флоте будешь, а ты, Шурочка – матросом. И будет Гришка тебе за провинности спину полировать плетью. Ну или чем там. Враз про французские красивые побасенки забудете небось.
Шурка, наливаясь бурой кровью (видно было даже при свете костра), открыл было рот, чтобы что-то сказать в ответ, но тут подала голос его сестра, Маруська – худенькая девчонка тринадцати лет, единственная девчонка в их ночном. Она сидела с другой стороны костра, прямо напротив Гришки, и всё время, пока он читал, молчала, неотрывно глядя на него сквозь костёр и сквозь упавшие на лоб темно-рыжие волосы, такие же, как у брата.
– Тебе не нравится, – ты не слушай, – отрезала она. Мальчишки дружно вытаращились на неё, Маруська смутилась и затеребила длинную косу в руку толщиной, переброшенную через плечо.
Савка вскочил с места, как ужаленный. Позже Гришка так и не смог припомнить, чтобы Молчанов хоть раз заикнулся, что ему книжка не нравится. Но раз уж разговор пошёл так, то он не стал оправдываться.
– К барчуку подлизываетесь?! – яростно прошипел он, сжимая кулаки. Мальчишки и девчонка некоторое время непонимающе смотрели то на Шурку, то на Шепелёва, потом вдруг дружно расхохотались. Почти никто у костра и не помнил о том, что Гришка вообще-то сын помещика. Барчук, как сказал Савка.