Мальчуган

Сосэки Нацумэ

Но об этом дальше, а в этот момент директор объявил, что заседание продолжается, и сказал:

– Что касается нравов наших учеников, то они должны совершенствоваться под облагораживающим воздействием учителей. И для начала желательно, чтобы учителя по возможности не посещали ресторанов и тому подобных заведений. Впрочем, могут быть и исключения – ну, если устраивается, скажем, обед по случаю чьих-либо проводов; но я прошу не ходить поодиночке в не очень-то первосортные места, например в закусочные, где торгуют гречневой лапшой или рисовыми лепешками…

Едва он это произнес, как все опять засмеялись. Нода, взглянув на «Дикообраза», сказал: «Тэмпура!» – и подмигнул ему, но «Дикообраз» не обратил на него

внимания. И поделом!

Голова моя работала плохо, и я не очень-то понял, что говорил «Барсук», но когда он сказал, что учителю средней школы не годится ходить в закусочные с гречневой лапшой и тому подобным, я подумал, что для любителя поесть, вроде меня, это просто немыслимо. Раз так, пусть бы с самого начала выбирали да нанимали себеучителя, который бы не любил гречневую лапшу! А то, ничего не сказав, сперва объявили приказ о зачислении, а потом говорят о том, что лапшу есть нельзя и рисовые лепешки тоже. Это серьезный удар для таких, как я, у кого нет других удовольствий.

В это время снова заговорил «Красная рубашка»:

– Учителя средней школы с давних пор занимают подобающее им место в высших слоях общества, поэтому они не должны стремиться к одним только чувственным наслаждениям. Это в конечном счете оказывает дурное влияние на характер. Однако человек есть человек, и очень трудно жить в провинции, в тесном городишке, где нет никаких развлечений. Следовательно, необходимо найти для себя какие-нибудь возвышенные, интеллектуальные радости – например, ходить на рыбную ловлю, или читать художественную литературу, либо сочинять стихи…

Молчал, молчал – и вдруг его прорвало! Ну, знаете, ежели выезжать в море удить «удобрения», повторять: «Горький – русский писатель», усаживать свою любимую гейшу под сосной да сочинять стихи про то, как «лягушка прыгнула в старый пруд» [30] , – если это возвышенные радости, тогда глотать тэмпура и есть рисовые лепешки – тоже возвышенно! Чем поучать других, лучше хоть выстирал бы свою красную рубашку! Я не выдержал и крикнул ему:

– А свидания с Мадонной – это что? Тоже интеллектуальное развлечение?

[30] Цитата из стихотворения Басе, классика японской поэзии (XVII в.).

На этот раз никто не засмеялся, только все удивленно переглянулись. А «Красная рубашка» потупился с удрученным видом. Я им покажу! Они у меня еще узнают!

Единственный, кому я сочувствовал, это был «Тыква». Когда я сказал о Мадонне, бледное лицо его побледнело еще больше.

Глава 7

В тот же вечер я съехал с квартиры. Когда, вернувшись домой, я принялся укладывать свои вещи, хозяйка спросила:

– Разве вам было здесь не совсем удобно? Может быть, вас что-нибудь раздражает, вы скажите, – мы все уладим!

Я очень удивился. Почему это на моем жизненном пути попадаются все вот такие бестолковые люди? Не то уезжай, не то оставайся – не поймешь, что им надо. Совсем с ума посходили. С такими даже ругаться не стоит, это ниже достоинства эдокко. Я привел рикшу и сразу же покинул этот дом.

С квартиры-то я съехал, а вот куда деваться, не знал.

Рикша спросил:

– Куда ехать?

– Ты молчи и поезжай за мной, а я пока соображу, – сказал я и быстро зашагал вперед.

Проще всего было отправиться пока что в гостиницу «Ямасироя», но оттуда все равно пришлось бы уезжать, так что по сути это только лишняя проволочка. Похожу по городу, авось попадется на глаза какой-нибудь дом с вывеской «Пансион» или что-нибудь в этом роде. Куда судьба приведет, там и сниму себе комнату.

Бродя по тихим, уютным кварталам, я попал

в конце концов на улицу Кадзиямати. На этой улице располагались дворянские дома, а гостиниц и пансионов не было. Я уже было подумал, что нужно вернуться куда-нибудь в более оживленные кварталы, как вдруг счастливая мысль пришла мне на ум. Я вспомнил, что на этой улице живет дорогой моему сердцу учитель «Тыква». Он был местный уроженец, имел собственный дом, перешедший к нему от его предков, и, конечно, должен был хорошо знать все, что делается по соседству от него. Наверно, он сможет посоветовать мне, где поселиться. К счастью, я однажды заходил к нему, так что примерно представлял себе, куда идти, и мне не пришлось долго разыскивать его дом. «Кажется, здесь», – и, наудачу, подойдя к двери, я спросил:

– Простите, пожалуйста! Можно?…

Из дома вышла пожилая женщина лет пятидесяти, держа в руке старинный светильник. К молодым женщинам я тоже не испытываю неприязни, но когда вижу пожилых, у меня становится как-то очень хорошо на душе. Может быть, это оттого, что я был так привязан к Киё и мне казалось, что ее душа переселяется во всех старух. Эта женщина со вдовьей прической очень походила на самого «Тыкву», видимо это была его матушка. – Ах, заходите, пожалуйста, – сказала она.

– Да мне бы только на минутку, повидать…

Она позвала хозяина дома, и когда тот вышел, я рассказал ему о своих делах и спросил:

– Не знаете, нет ли где-нибудь подходящего жилья для меня?

– Да-а, вам, должно быть, нелегко… – заметил «Тыква»; подумав, он сказал: – У стариков Хагино, здесь рядом, в переулке, найдется, где поселиться. Их всего двое, и они даже как-то обращались ко мне с просьбой: «У нас, мол, есть свободная комната, и чем ей зря пустовать, порекомендовали бы какого-нибудь надежного человека. Мы смогли бы сдать». Не знаю, правда, как сейчас, сдают они или нет… А лучше всего пойдемте-ка вместе да спросим! – И он пошел со мной.

В тот же вечер я поселился у Хагино, сняв у них комнату со столом. Но самое удивительное: едва я выехал от Икагина, как на следующий же день Нода с полным спокойствием занял там мою комнату. Это даже меня поразило. Кажется, кругом одни только прохвосты, и каждый готов надуть другого. Как это отвратительно!

Раз мир так устроен, то пропаду я в конце концов со своей прямолинейностью, если не стану поступать, как все. Выходит, что с ворами и сам воруй, а не то будешь жить впроголодь. Ну, а если честно не проживешь, стоит ли тогда и жить-то?… Эх, чем поступать в училище и зубрить там математику и прочие бесполезные вещи, лучше бы мне на те шестьсот иен открыть молочную лавку. Открыл бы я лавку, тогда и Киё была бы со мной неразлучно и мне не пришлось бы жить в далеких краях н беспокоиться, что там с моей бабушкой! Пока мы были с ней вместе, я этого не замечал, и только когда заехал в эту глушь, понял, какой Киё добрый человек. Женщин с таким хорошим характером редко встретишь, хоть всю Японию обойди! Когда я уезжал, бабушка была нездорова, а что с ней теперь, я не знал. Вот, наверно, обрадовалась, получив письмо, что я ей недавно послал! Однако пора бы и ответу быть, и я уже два-три дня только об этом и думал. Меня это очень травожило, и я часто спрашивал свою хозяйку, иет ли мне письма из Токио. Но она всякий раз с огорченным видом отвечала: «Нет, ничего нету».Здешние хозяева, в отличие от Икагина и его жены, были дворянского происхождения – следовательно, оба были люди благовоспитанные. Правда, старик хозяин по вечерам каким-то диким голосом читал нараспев утаи – тексты из старинных классических пьес, и это было трудно переносить, но зато он не приходил ко мне когда ему вздумается и не говорил: «заварю-ка чайку», как Ика-гин, – и это было очень отрадно. Старушка хозяйка иногда заходила ко мне в комнату и беседовала со мной на разные темы.