Мальчуган
Шрифт:
Спустя два-три дня, когда я пришел из школы, вдруг, с сияющим лицом, явилась хозяйка.
– Вот оно, долгожданное! Наконец-то прибыло! – Это она принесла мне письмо. – Ну, читайте себе в удовольствие, – прибавила она и вышла.
Взяв письмо, я сразу увидел, что оно от Киё. Посмотрев наклейки, которые были на конверте, я понял, что из гостиницы «Ямасироя» письмо переслали к Икагину, а от Икагина переправили к Хагнио. При этом в «Ямасироя» оно пролежало с неделю, – раз гостиница, так хотят, чтоб хоть письма у них гостили подольше! Я вскрыл конверт и увидел, что письмо очень длинное.
«Я, как получила письмо от мальчугана, думала, что сразу же и ответ напишу, но вот беда – простудилась и неделю пролежала в постели; вот теперь только и смогла, ты уж меня прости. К тому же я, не то что теперешние девицы, читать и писать не очень-то умею, даже такими каракулями и то с большим трудом пишу. Хотела попросить племянника написать, а потом – нет, думаю, сама постараюсь, а то мне перед мальчуганом неловко будет, если
Это вступление было так написано, что и в самом деле разобрать было трудно. Не только иероглифы кривые,это бы еще ничего, – Киё писала больше хираганой [32] , и, хоть знаки препинания были расставлены, пришлось изрядно поломать голову, чтобы разобрать, где кончается одно слово и где начинается другое. При моем нетерпеливом характере, если бы мне кто-нибудь дал пять иен и попросил: «Прочти-ка вот это длинное неразборчивое письмо», я бы отказался, но тут я очень терпеливо прочитал все с начала до конца. Я прочитал, это верно, но потратил столько усилий на само чтение, что никак не мог уловить смысла, и пришлось перечитывать снова. В комнате стемнело, и стало еще хуже видно. Наконец, я вышел на веранду и, усевшись там, стал внимательно рассматривать письмо. Налетел осенний ветерок, пошевелил листья на банановом дереве, обвеял меня и потянул письмо за собой в сад. Последний листок бумаги зашелестел у меня в руках, – казалось, выпусти его, и он улетит вон туда, к плетню. Меня это нервировало.
[32] Xирагана – одна из двух японских азбук, по написанию похожа на скорописные иероглифы.
«Мальчуган по натуре прямой, но только слишком вспыльчивый, и это меня беспокоит, – писала Киё.«- Надавал разных прозвищ, – смотри, восстановишь людей против себя, не нужно так делать. Уж если даешь прозвища, то об этом можно только Киё написать. Говорят, в провинции люди плохие, – будь поосторожней, не попади в беду. Погода тоже там непостоянная, не то, что в Токио, – смотри, не простудись, когда спишь. Письмо твое, мальчуган, слишком коротенькое, не понять мне, как там твои дела, уж в следующий раз напиши мне подлиннее. Что в гостинице дал пять иен на чай – это хорошо, но не будет ли тебе потом трудно? В провинции ведь можно полагаться только на деньги, поэтому постарайся быть побережливее. С деньгами не пропадешь. Наверно, тебе не хватает на карманные расходы, вот я и посылаю переводом десять иен. А те пятьдесят иен, что ты мне дал, я думаю, пригодятся на то время, когда мальчуган вернется в Токио и будет обзаводиться своим домом, поэтому я снесла их на почту на хранение. Правда, пришлось взять оттуда эти десять иен, но сорок там еще осталось».
Вот уж действительно расчетливый народ эти женщины!Пока я, задумавшись сидел на веранде с письмом Киё в руках, старуха Хагино раздвинула фусума [33] и принесла мне ужин.
– Все еще читаете? Длинное какое письмо!
– Да-а… очень важное письмо… Я все боялся, чтоб его ветром не унесло, – невразумительно ответил я, садясь за столик ужинать.
Опять она наварила сладкого картофеля! В этом доме и относились ко мне сердечно, и обращались вежливее, чем у Икагина, и сами хозяева были люди достойные, – жаль только, что кормили здесь невкусно. И вчера был картофель, и позавчера, и сегодня тоже! Наверно, я как-нибудь обмолвился, что очень люблю сладкий картофель… Однако на одной картошке долго не протянешь! Я вот над «Тыквой» смеялся, а теперь самого скоро можно будет прозвать «Учитель Картошка». Была бы здесь Киё, она бы уж приготовила мое любимое блюдо – сасими [34] или жареную рыбу. Но что ты будешь делать, раз попал в дом к обедневшим дворянам, которые дрожат над каждым грошом? Все-таки плохо мне без Киё! Если все сложится так, что можно будет на долгое время остаться в этой школе, обязательно вызову Киё из Токио. А то что же получается? Тэмпура с гречневой лапшой не ешь, лепешки не ешь, выходит – лопай одну эту желтую сладкую картошку, которой хозяева кормят, и сам желтей! Что за горькая доля быть учителем! Даже монах секты Дзэн и тот, поди, питается роскошней, чем я!
Я съел целую тарелку картошки, потом достал из ящика стола два сырых яйца, разбил их о край чашки и тоже съел. Теперь кое-как заморил червячка. Хоть сырыми яйцами подкармливаться, а то так разве сможешь заниматься в школе двадцать один час в неделю?
В этот день из-за письма Киё я запоздал на горячие источники. Я так привык ежедневно ходить туда, что стоило не пойти один только раз, как у меня уже портилось
– На источники едете? – спросил я. – Садитесь сюда, пожалуйста, – и я охотно уступил ему место.
Но «Тыква» смущенно ответил:
– Не надо, не беспокойтесь… – и по стеснительности, что ли, остался стоять.
– Придется ведь подождать немного, вы устанете. Пожалуйста, садитесь, – еще раз предложил я; мне так было его жаль, и хотелось, чтобы он хоть сел рядом со мною.
– А не помешаю я вам?… – сказал он, вняв, наконец, моим словам.
На свете есть и нахальные субъекты, вроде Нода, которые непременно суют свой нос куда не следует. Есть и такие, как «Дикообраз», которые носят свою башку на плечах с таким видом, будто говорят: «Трудно бы пришлось Японии без меня». Есть и типы вроде «Красной рубашки», которые воображают себя авторитетами по части косметики и любовных шашней. И такие, как «Барсук», который только что не говорит: «Чтобы стать, как я, нужно быть воспитанным и носить сюртук». Словом, каждый по-своему чем-нибудь да чванится. Но я еще не встречал таких тихих людей, как этот «Тыква», – до того тихих, что не слышно, есть они или нет. Правда, лицо у него одутловатое, но бросить такого на редкость хорошего человека и плениться «Красной рубашкой» – ну, знаете! Видно, эта Мадонна действительно ничего не понимающая вертихвостка! Даже из нескольких дюжин «Красных рубашек» все равно не получится один такой прекрасный муж, как Кога.
– Не больны ли вы? Что-то очень вид у вас усталый… – сказал я.
– Нет, ничего особенного, так что-то…
– Ну, тогда хорошо! А то если здоровье плохое, так и человек никуда не годится.
– А вы, кажется, очень здоровый? – Да, я хоть и тощий, но не хворый. И болезней терпеть не могу!
«Тыква» тихонько засмеялся. В этот момент у входа на перрон послышался молодой смеющийся женский голос. Я невольно обернулся. Вот это женщина! У окошечка билетной кассы стояла высокая красавица, белолицая, модно причесанная, и с ней дама лет сорока пяти – сорока шести. Я не из тех, что умеют описывать женскую красоту, поэтому я ничего не могу рассказать о внешности этой женщины, но, несомненно, это была совершеннейшая красавица! У меня возникло такое ощущение, будто я зажал в ладони изящный хрустальный шарик. Пожилая женщина была пониже ростом, но лицом они были очень похожи: наверно, мать и дочь. Совсем забыв о «Тыкве», я принялся глядеть только на эту молодую женщину. В это время «Тыква», сидевший возле меня, вдруг поднялся и потихоньку направился к ней. Я немножко удивился. «Не Мадонна ли это?» – подумал я. У билетной кассы они трое обменялись легким поклоном. От меня это было далеко, и я не мог разобрать, о чем они говорили.
Я посмотрел на станционные часы: через пять минут уже будет поезд. Скорей бы подошел, а то разговаривать мне теперь стало не с кем и ждать было скучно. Но тут еще один человек поспешно вбежал на перрон. Это был «Красная рубашка». Его развевающееся кимоно было подхвачено крепдешиновым поясом, золотая цепочка от часов, по обыкновению, болталась. Эта цепочка была фальшивая. Он, наверно, думал, что никто этого не знает, и выставлял ее напоказ, но я-то как раз знал.
На перроне «Красная рубашка» огляделся по сторонам, вежливо поклонился тем троим, что разговаривали у билетной кассы, сказал им два-три слова, потом сразу же повернулся в мою сторону и направился ко мне своей кошачьей походкой.
– А! Ты тоже на источники? Я-то спешил, боялся опоздать на поезд – оказывается, еще четыре минуты в запасе. Здешние часы, наверно, точные? – И он вынул свои золотые. – Расхождение на две минуты, – сказал он, усаживаясь возле меня; не поворачиваясь в сторону женщин, он сидел, опершись подбородком на тросточку, и глядел только перед собой.Пожилая дама по временам поглядывала на него, но молодая отвернулась в сторону. Ну конечно, это была Мадонна!
Вскоре послышался свисток паровоза, и поезд подошел к платформе. Пассажиры, толкая друг друга, бросились к вагонам. «Красная рубашка» влез в вагон первого класса. Особого шика в этом не было: до Сумита билет первого класса стоил пять сэн, второго – три сэны, так что разница всего-то в двух сэнах! Я знал это, потому что сам тоже держал в руке белый билетик первого класса. Впрочем, провинциалы ведь скупердяи, им, наверное, жалко даже лишние две сэны истратить, поэтому они больше садятся во второй класс. Вслед за «Красной рубашкой» в гот же вагон вошли Мадонна и ее мать. «Тыква» же ездил только во втором классе, это на нем как напечатано было. Он подошел к вагону, потом почему-то потоптался на месте, но, мельком взглянув на меня, решительно вскочил в поезд. Мне вдруг опять стало очень жалко «Тыкву», и, недолго думая, я прыгнул следом за ним в тот же вагон. А удобно ли это – с билетом первого класса садиться во второй?…