Маленькая девочка из «Метрополя»
Шрифт:
Что и приводит к записи в книге отзывов, которая от лица зрителя звучит почти как печальное пушкинское «и я бы мог».
Нет, дилетанту такое не нужно.
Он именно что должен создать то, что простой человек с улицы сделать не сможет никак.
Самодеятельность старается выступить в рамках профессионализма, учитывая музейные стандарты, чтобы вышло похоже на натуру.
Другое дело, что получается из этого: кураторы твердят, что давно уже так никто не работает. Это смешно в XXI веке, уметь рисовать! Какие-то советские времена! И вообще стыдно известным людям выставляться с живописью — они и так уже имеют имена.
Художники-писатели, режиссеры,
Но они не могли не рисовать (те, кого уже нет) и продолжают не мочь не рисовать (те, кто еще есть).
И не сами они выдумывают выставки имен. Так заведено и с живописцами-профессионалами.
Это ведь огромный и вечный вопрос — знаменитый автор побеждает или его произведение. Соперничество свирепое. То есть что важнее для публики, подпись или работа. Покупателю и музею, разумеется, важнее первое. Но каждый автор должен стараться победить свое имя: всякий раз, всякий раз.
И потом, кто знает — если бы эта самодеятельность не отходила от мольбертов, то что бы в результате получилось.
Но времени не было, все заняла своя работа… От которой уж точно ни на шаг не отойдешь.
Прелюдия к одному рассказу
Как заметил некто, мужской читатель женского сборника: до чего же они нас ненавидят! И потом умно добавил: потому что мы им нужны.
Не с руки мне подходить к этой все-таки тендерной точке зрения с позиции чисто литературной, но придется: явилась тема мужской вины в этом высказывании, которое тоже является жанром, и явилась тема той же вины в мужском любовном романе, пьесе или новелле.
То есть наметилась некая разница в мужской и женской позиции в литературе, посвященной теме любви.
Итак. Брошенная или незамеченная, упущенная Мисюсь, соблазненная и покинутая, униженная, оскорбленная, где ты? Не тут. Там. Легкая тень, не требующая ничего, к концу принявшая яд или простую смерть от горя, — примеров множество. Упавшая в полном сознании под поезд, с обрыва в Волгу, в пруд, в омут, ставшая забытой тенью (иногда опасной русалочкой), она вызывает в авторе-писателе слезу сочувствия, вздох сожаления, даже легкий приступ отравления в случае применения автором мышьяка. Флобер даже скажет «я мадам Бовари».
С отрадой писатель-убийца роняет слезу, омывающую его душу.
А что наш убийца думает о том, кто виноват? О Вронском, об остальных? Ерасте? (Даже их и не вспомнишь, они не так выразительны, неизвестно почему).
Он думает о них мало, как и о себе в похожих своих жизненных случаях. Ну кто виноват. Ну что поделать. Ну кому на Руси-то жить хорошо. Жизнь и судьба! Ну померла. Еще одну закопали, как выразился с горькой насмешкой над собой вечером в ресторане один писатель-юморист, мой знакомый, у которого отравилась девушка. Это уже был второй случай. Роковой мужчина оказался. Перед тем его другая девушка бросилась с седьмого этажа. Потом, кстати, он эмигрировал в Германию с женой-еврейкой. Еврейка тоже умерла. И главная его жалоба была: «В Германии пять миллионов алкоголиков, а выпить не с кем!» Но это так, сюжет для одного абзаца.
Однако подумаем о тех, кто остался жив.
Те брошенные, уничтоженные, часто с младенцем на руках, и часто с мертвым младенцем? Нина Заречная?
Это уже, так сказать, наше дело, смотреть дальше, после того как свет зажгли и все пошли вон.
Кончается последний акт, тут и начинается пьеса.
Там, уже за гранью литературы, часто и за гранью реальности, протекает известное нам существование погибших душенек, Психей.
Тема литературы — глядеть,
Похороненные, отпетые (во всех смыслах), вспоминаемые с легкими угрызениями совести, как вы все там поживаете? Вы ведь знаете, что никакие мольбы, слезы, письма и звонки, никакие угрозы принять газ (цитата из собственного рассказа) и устраниться из «твоей жизни» не помогут, только еще больше напугают, еще дальше оттолкнут. О, как тяжело быть реальным воплощением чьей-то любви! Воплощению тяжела любовь! Не привыкай ко мне, молит он (опять явилась самоцитата).
Все бабы это прошли. Маленькие сопливки на круглосуточном дежурстве у телефона, взрослеющие девы, полные красоты и вопросов, зрелые женщины, тяготеющие к самоубийству, — все они оказывались погребенными под собственной рухнувшей любовью, под огромными колоннами, уже воздвигнутыми, чтобы поддерживать кров будущего дома — дома, полного детей, окруженного садом, где звучит музыка, растут розы, где вечерами собирается милая компания во главе с хозяином («Сказка сказок», часть под названием «белая вечность»). Дом, милый дом. Но внезапно хозяин смылся, дети одичали, кошка умерла… Сад выцвел.
Вот тут и должна начинаться женская проза.
Там, где автор-мужчина у камина с собакой во главе перебирает имена — Натали, Ида, Маруся, далее идут Роза-Рая… — там мы склоним знамена и смотрим внимательно, как она протекает дальше, жизнь брошенных, но оставшихся в живых.
Нина Заречная, нищая актерка на роли субреток, горничных, третьих дам на балу, сидит у свечки и, промахиваясь после выпитого, штопает мужской чулок. На койке храпит пьяный гример. Это его номер в гостинице.
Проститутка Дуня Вырина пришла домой, на чердак, мокрохвостая с дождя, и принесла под мышкой хлеб, покормить детей. В кошелке также бутылка ренского, для себя.
Сонька Мармеладова, брошенная Родионом, помирает от сифилиса под крылом все той же бабки Мармеладовой. Младшая сестра уже на улице.
Дальше, дальше. Растворяются жилые могилки, свет падает туда, где они, мертвые, обитают, они воздымают свои погасшие лица. Оставьте этих женщин. Они не ваши.
О «Николаице»
Мне пришлось столкнуться с проблемой, которая, видимо, затрагивает многих родителей, дети которых живут, к примеру, в буддийских монастырях города Дарамсала, в китайских общежитиях г. Ченьду или в кибуцах знаете где. А также в гостях у друзей-куроводов в г. Лагос в Нигерии, или в поселке гор. типа Йейл 15 км от всех у чужого компа, или в деревне Ушуая на Огненной Земле, или когда эти дети везут в купейном вагоне поезда Москва—Улан-Батор в ящиках багаж, разборного бумажного коня (3 м в холке, длиной в «уазик») из Лейпцига via Петербург в степь близ населенного пункта Лунэ (Срединная Монголия), где, сколотив и склеив, и оставляют его на воздухе, а затем фотографируют, т. к. это концептуальное искусство, везти такого коня пять суток и собирать и ставить его в степи, а потом и покидать там. Где на него будут любоваться орлы и настоящие кони, а также их всадники.
Во всех этих местах, к сожалению, в интернет-кафе нет русского алфавита. И приходится пользоваться чужой азбукой, чтобы спросить у ребенка, что он ел и как погода. А ребенок чтобы ответил, сейчас ему послать деньги или послезавтра.
Душа не лежала у меня писать латиницей. И я стала изобретать алфавит, которой впоследствии назвала «Николаица». Почему — скажу в дальнейшем.
Сначала дело пошло так, что мой адресат меня не понял. (Я просто ошиблась и общие для многих алфавитов буквы «а», «е» и «о» взяла из кириллицы.) Письмо выглядело приблизительно так: djrjgfjf mjjf dtvjtchkf! Gdt ght ty?