Малина
Шрифт:
«Глубокоуважаемый господин Шёнталь!
Благодарю вас за прошлогоднее письмо, в смущении вижу, что оно датировано 19 сентября. К сожалению, из-за множества неотложных дел я не имела возможности ответить вам раньше, и даже в этом году еще не могу взять на себя какие-либо обязательства.
С благодарностью и наилучшими пожеланиями».
Я заправляю в машинку другой лист бумаги, а первый бросаю в корзину.
«Глубокоуважаемый господин Шёнталь! Я пишу вам сегодня это письмо в величайшем страхе и безумной спешке. Поскольку вы для меня чужой, мне легче написать вам, чем моим друзьям, а поскольку вы — человек, что явствует из ваших столь дружественных усилий…
Вена… Неизвестная»
Всякий сказал бы, что Иван и я несчастливы. Или что у нас еще долго не будет оснований считать себя счастливыми. Но всякий неправ. Всякий — это никто. Я забыла спросить Ивана по телефону насчет налоговой декларации, — Иван великодушно обещал мне, что на будущий год он составит для меня эту декларацию. Меня не интересует налоговая служба и то, чего она там от меня хочет в наступающем году, меня интересует только Иван, когда он говорит про будущий год, а Иван сегодня заявил: он забыл сказать мне по телефону, что по горло сыт бутербродами и хотел бы наконец узнать, что я умею готовить. И вот сейчас я опять жду от одного-единственного вечера больше, чем от будущего года. Ведь если Иван хочет, чтобы я готовила, то это что-нибудь да значит, ведь тогда он уже не может удрать от меня, как после глотка спиртного, и сегодня ночью я роюсь
16
Книга французского философа, писателя и публициста Жана Поля Сартра (1905–1980).
17
«О природе вещей» — дидактическая поэма римского философа и поэта Тита Лукреция Кара (I в. до н. э.).
18
«Культ разума» (фр.). Культ разума был провозглашен в годы Великой французской революции левыми якобинцами (Эбер, Шометт) одновременно с «дехристианизацией».
19
О мире, о разуме, о движении (лат.).
20
Упорно (лат.).
— Я напишу для тебя такую книгу, какой еще не было, если ты на самом деле ее хочешь. Но ты должен на самом деле ее хотеть, хотеть от меня, а я никогда не стану требовать, чтобы ты ее читал.
Иван говорит:
— Будем надеяться, что получится книга с хорошим концом.
Будем надеяться.
Я нарезала мясо ровными кусками. Порубила лук, очистила красные перцы, ведь у нас сегодня перкельт, на закуску — яйца в горчичном соусе, но я раздумываю, не лишними ли будут клёцки с абрикосами, может, обойдемся фруктами, а вот если под Новый год Иван будет в Вене, то я попробую приготовить крамбамбули, для чего нужен жженый сахар, — даже моя мама этого уже не делала. По рецептам в поваренных книгах я догадываюсь о том, что мне уже недоступно, а что еще по силам, что пришлось бы по вкусу Ивану, только, по мне, слишком уж много надо тереть, толочь, месить, взбивать, печь на сильном или слабом огне, а я не знаю, как его сделать в электроплите и подходит ли цифра 200, обозначенная на кране духовки, к рецептам из книг «Старая Австрия приглашает к столу» или «Кое-что из венгерской кухни», я ведь просто пытаюсь сделать Ивану сюрприз, ибо он уже лезет на стенку от ресторанного ростбифа, жареного филе, отварного мяса и вечных блинчиков. Я готовлю ему то, чего не найти в обычном меню, и ломаю голову над тем, как бы мне соединить доброе старое время, когда нельзя было обойтись без свиного сала, сливок и сметаны, и разумное новое, когда в обиходе йогурт, зеленый салат, окропленный растительным маслом и лимонным соком, когда на первом месте — овощи, богатые витаминами, отчего их нельзя варить, когда имеет значение количество углеводов, калорий, соблюдение меры и отсутствие пряностей. Иван не подозревает, что я прямо с утра бегаю по магазинам и с возмущением спрашиваю, почему теперь не продают купырь, где найти эстрагон и когда появится базилик — ведь все это предписано рецептами. У торговца овощами всегда лежат только петрушка и зеленый лук, рыбный торговец уже много лет не получал ручьевой форели, а потому я наудачу приправляю мясо и овощи тем немногим, что у меня есть. Надеюсь, руки не будут пахнуть луком, я то и дело забегаю в ванную, чтобы помыть руки, заглушить кухонный запах духами и причесаться. Иван должен увидеть только результат: что стол накрыт и горит свеча, — Малина удивился бы, что я даже успеваю заблаговременно охладить вино, подогреть тарелки, а между поливанием жаркого и поджариванием ломтиков белого хлеба наношу тушь на ресницы, пользуясь зеркальцем Малины для бритья, подмазываю глаза, пинцетом как следует выщипываю брови, и эта синхронная работа, которой никто не оценит, дается мне трудней, чем все работы, какие я делала до сих пор. Однако меня ждет за это высочайшая награда — Иван пришел сегодня в семь часов и оставался до полуночи. Пять часов Ивана — этого могло бы хватить на несколько дней спокойствия, как средства для стимуляции кровообращения, для повышения давления, для долечивания, профилактического лечения, отдыха. Ничто не кажется мне слишком сложным, слишком хитроумным, слишком утомительным для того, чтобы отхватить себе кусок жизни с Иваном; когда он однажды за ужином обмолвился, что в Венгрии часто ходил под парусами, мне сразу захотелось обучиться этому делу, по возможности прямо завтра с утра, скажем, на Старом Дунае, в бухте Кайзервассер, чтобы я могла сразу стать с ним рядом, когда он опять пойдет на паруснике. Потому что сама я привязать его не способна. Еда готова раньше, чем нужно, и, стоя на кухне и следя за плитой, я пытаюсь отыскать причину этой неспособности, которая вытеснила столько прежних моих способностей. Привязать можно, только придерживая что-то про запас, временами чуть отступая, меняя тактику, — словом, тем, что Иван называет игрой. Он призывает меня не выходить из игры, откуда ему знать, что игра для меня уже невозможна, что игра окончена. Я думаю о внушениях Ивана, — когда я перед ним извиняюсь, когда его жду. Иван говорит: с ним надо вести себя совсем по-другому, надо преспокойно заставлять его ждать, и нечего мне извиняться. И еще он говорит: это я должен за тобой бегать, пойми наконец, я за тобой, а не ты за мной, в этом деле тебе срочно требуются дополнительные уроки, кто это забыл научить тебя таким элементарным вещам? Но Иван не любопытен, и, по правде говоря, ему вовсе не хочется знать, кто забыл это сделать, я должна срочно переменить тему и отвлечь Ивана, когда-то мне удавалось отделаться загадочной улыбкой, капризом, дурным настроением, но с Иваном этот номер не пройдет. Ты слишком прозрачна, говорит он, всегда видно, что с тобой происходит, ну, разыграй же, разыграй что-нибудь передо мной! Но что мне перед ним разыграть? Первая же попытка попрекнуть его тем, что вчера он больше не позвонил,
Почему ты сразу не скажешь
Что?
Что хочешь опять прийти ко мне
Но послушай!
Я не дам тебе это сказать
Вот видишь
Чтобы ты не выходила из игры
Я не хочу никакой игры
Но без игры дело не пойдет
С помощью Ивана, который жаждет игры, и ради этого я тоже освоила целый набор ругательных фраз. Услыхав первую из них, я ужасно испугалась, но теперь мне их прямо-таки не хватает и я жду этих ругательств, потому что, если Иван начинает ругаться, это хороший знак.
Ты маленькая падла, ты, ты, кто же еще?
Ты меня уговоришь в чем угодно, ты, ты
Потому что это правда, смейся сколько хочешь
Не смотри такими ледяными глазами
Les hommes sont des cochons [21]
Настолько ты еще понимаешь по-французски
Les femmes aiment les cochons [22]
Я с тобой говорю, как хочу
Маленькая стерва, вот ты кто
Ты же со мной делаешь, что хочешь
Нет, не отучивать тебя надо, а доучивать
Ты слишком глупа, ты просто ничего не понимаешь
Ты должна стать совсем большой стервой
Величайшей стервой всех времен, вот бы хорошо
Да, этого я и хочу, конечно, а чего же еще
Ты должна совершенно перемениться
С этаким талантом, конечно, он у тебя есть
Ты ведьма, так воспользуйся этим наконец
Они тебя вконец испортили
Да, ты это самое и есть, и не пугайся каждого слова
Ты что, не поняла закона?
21
Мужчины — свиньи (фр.).
22
Женщины любят свиней (фр.).
Ругательные фразы произносит один Иван, ответов от меня он не слышит, только междометия, а чаще всего слова: «Но Иван!», однако под конец они говорятся уже не так серьезно, как вначале.
Что знает Иван о законе, который властвует надо мной? Но меня все-таки удивляет, что в его лексиконе есть слово «закон».
Малина и я, несмотря на все наши различия, одинаково робеем перед нашими именами, только Иван совершенно сливается со своим именем, и поскольку оно для него нечто само собой разумеющееся и он знает, что имя устанавливает его личность, то и мне доставляет удовольствие произносить это имя вслух, думать о нем и произносить про себя. Его имя стало для меня деликатесом, необходимой роскошью в моей скудной жизни, и я забочусь о том, чтобы повсюду в городе имя Ивана произносилось вслух, шепотом и мысленно. Даже когда я бываю одна, когда одна хожу по Вене, то во многих местах могу себе сказать — здесь я ходила с Иваном, там я ждала Ивана, в «Линде» я с Иваном обедала, на Кольмаркте пила с Иваном кофе-эспрессо, на Кертнерринге Иван работает, здесь он покупает себе рубашки, вон там — бюро путешествий, услугами которого он пользуется. Но неужели ему понадобится опять ехать в Париж или в Мюнхен? Однако и там, где я с Иваном не бывала, я говорю себе: надо мне будет как-нибудь прийти сюда с Иваном, это я должна показать Ивану, я бы хотела как-нибудь вечерком вместе с Иваном полюбоваться Веной с Кобенцля или с высотного дома на Херренгассе. Иван реагирует сразу: когда его зовут, он вскакивает, а Малина медлит, и я тоже медлю, когда речь идет обо мне. Так что Иван правильно делает, не всегда называя меня по имени, а награждая какими-то бранными кличками, которые вдруг приходят ему в голову, или говоря «сударыня моя». Сударыня моя, вот мы опять себя выдали, стыд, да и только, надо нам поскорей от этого отучиться. Glissons. Glissons [23] .
23
Проехали. Проехали (фр.).
Что Иван не интересуется Малиной, это я могу понять. Я даже принимаю меры предосторожности, чтобы один из них не вторгся в сферу другого. Но я не совсем понимаю, почему Малина никогда не говорит про Ивана. Он его не упоминает даже вскользь, с непостижимой ловкостью избегает присутствовать при моих телефонных разговорах с Иваном или встречаться с ним на лестнице. Он делает вид, что все еще не знает машины Ивана, хотя моя очень часто стоит впереди или позади Ивановой на Мюнцгассе, и когда я утром выхожу из дома вместе с Малиной с тем, чтобы быстренько подбросить его на Арсенальгассе — это в двух шагах от нас — и он не опоздал бы на службу, то он должен бы заметить, что я не воспринимаю машину Ивана, как препятствие на пути, а, напротив того, нежно ее приветствую, глажу рукой, даже когда она мокрая или вся в грязи, и с облегчением убеждаюсь, что за ночь ее номер остался прежним — W 99 823. Малина садится, и я жду спасительной насмешки, укоризненного замечания, жду изменившегося выражения лица, но Малина мучает меня своим безукоризненным самообладанием, своим несокрушимым доверием. Пока я в большом напряжении жду вызывающей резкости, Малина подробно рассказывает мне, какая ему предстоит неделя: сегодня в Зале славы будут снимать фильм, у него совещание с референтом по оружию, референтом по обмундированию и референтом по орденам. Директор в отъезде, он читает лекцию в Лондоне, поэтому Малина должен один идти в Доротеум на аукцион оружия и картин, но решать он ничего не хочет, Монтенуово-младший будет на днях окончательно утвержден в должности, а в субботу и в воскресенье Малина дежурит. Я забыла, что на этой неделе опять его очередь дежурить, и Малина наверняка заметил, что я забыла, я выдала себя, слишком явно показала свое удивление, но он все еще обманывается, словно тут никого и ничего нет, словно существуем только он и я. Словно я думаю о нем — как всегда.
Свое интервью господину Мюльбауэру, который раньше работал в газете «Винер тагблатт», но без всяких угрызений совести переметнулся к ее политическим конкурентам, к «Винер нахтаусгабе», я откладывала уже несколько раз, под разными предлогами, однако господин Мюльбауэр со свойственным ему упорством, со своими телефонными «Целую ручку» все же добивается цели. Вначале ведь каждый, как я, полагает, будто соглашается на интервью, только чтобы отделаться от этого человека, однако наступает день — и вот он, тут как тут, этот господин Мюльбауэр, которому несколько лет назад еще приходилось записывать в блокнот, а теперь он пользуется магнитофоном, курит «Бельведер» и не отказывается от виски.
Если опросы с их вопросами все схожи между собой, то господину Мюльбауэру все-таки принадлежит одна заслуга: нескромность по отношению ко мне он довел до крайнего предела.
1-й вопрос:………………………………………………………?
Ответ: Что я насчет времени? Не знаю, верно ли я вас поняла. Если вы имеете в виду сегодня, то я бы не хотела, во всяком случае, сегодня. Если же я вправе понять вопрос иначе, как про время вообще, общее для всех, то я не уполномочена, нет, я хочу сказать, не компетентна, мое мнение — не определяющее, да у меня и нет никакого мнения. Вот вы обмолвились, что мы живем в великое время, а я, разумеется, не была готова встретить великое время, да и кто бы мог его предугадать, пока еще ходил в детский сад или в начальную школу, — позднее, конечно, в гимназии или тем более в университете, немало говорилось о поразительном множестве великих эпох, о великих событиях, великих людях, великих идеях…
2-й вопрос:………………………………………………………?
Ответ: Мое развитие… Ах так, вы спрашиваете о духовном развитии. Летом я совершала большие прогулки в Гории и лежала там на траве. Простите, но это касается именно развития. Нет, я не хотела бы говорить, где находится Гория, вдруг ее вздумают продать и застроить, эта мысль для меня невыносима. Возвращаясь домой, я должна была переходить железную дорогу без шлагбаума, это было небезопасно, потому что идущий поезд нельзя было увидеть из-за орешника и купы ясеней, но сегодня там перелезать через насыпь не надо, есть подземный переход.