Малина
Шрифт:
(Господин Мюльбауэр пугается все больше, я вспоминаю про «Винер нахтаусгабе», возможно, господин Мюльбауэр уже дрожит за свое место, пора мне немножко подумать и о господине Мюльбауэре.)
Я всегда охотнее говорю, как говорили в старину: «Австрийский дом», ибо для обозначения «страна» это было бы, на мой взгляд, нечто слишком большое, пространное, неудобное, страной я называю образования помельче. Когда я смотрю из окна вагона, то думаю: какая красивая страна. Когда приближается лето, мне хочется побывать на родной стороне, в Каринтии, или в Зальцкаммергуте. Видишь ведь, до чего доходят люди, живущие в настоящих странах, чем приходится им отягощать свою совесть, пусть даже каждый из них в отдельности мало причастен или совсем непричастен к позорным деяниям их крикливых, раздувшихся от величия стран и ничего не выигрывает от умножения их мощи и богатств. Жить вместе с другими в одном доме — это уже достаточно страшно. Но, дорогой господин Мюльбауэр, я же этого вовсе не говорила, в настоящую минуту речь у нас идет вовсе не о республике, которая дает ребенку его законное имя, кто здесь сказал хоть слово против малозаметной, маленькой, неопытной,
(Признаки изнеможения у господина Мюльбауэра. Признаки изнеможения у меня.)
6-й вопрос:……………………………………………………..?
Ответ: Посредническая роль? Задача? Духовная миссия? А вы когда-нибудь выступали посредником? Это неблагодарная роль, и не надо больше никаких задач! И я не знаю, это миссионерство… Мы же видели, что из этого всюду вышло, я вас не понимаю, но у вас, конечно, более высокая точка зрения, а высокое, если оно вообще есть, находится очень высоко. Оно должно быть мучительно высоко, слишком высоко для того, чтобы кто-то мог осваивать эту высоту хотя бы час в разреженном воздухе, где уж тут осваивать ее вместе с другими, если к тому же пребываешь в глубочайшем унижении, ведь духовность, — не знаю, хотите ли вы еще меня слушать, ваше время ведь так ограничено и ваша колонка в газете тоже, — это бесконечное уничижение, приходится сходить вниз, а не всходить наверх или выходить на улицу к людям, это же просто позор, это недопустимо, и мне непонятно, как можно употреблять такие высокопарные выражения. Кому здесь по силам какая-либо задача, чего можно добиться с помощью миссии! Это невозможно себе представить, меня это прямо-таки угнетает. Но быть может, вы имели в виду управленческую деятельность или изучение архивов? Мы уже положили этому начало, занявшись дворцами, замками и музеями, наш некрополь обследован, снабжен этикетками, описан до мельчайших подробностей на эмалированных табличках. Раньше человек был не вполне уверен, который дворец Траутзонов, а который Строцци, где находится госпиталь Святой Троицы и какая за ним скрыта история, но теперь можно разобраться и без специальных познаний, да и без гида, а близких знакомых, которые нужны были раньше, чтобы получить доступ во дворец Пальфи или в Леопольдов корпус Хофбурга, теперь не требуется, пришлось расширить административные органы.
(Смущенное покашливание господина Мюльбауэра.)
Разумеется, я против всякой администрации, против этой всемирной бюрократии, под контроль которой попало все, от людей с их изображениями до колорадских жуков с их размножением, в этом вы можете не сомневаться. Но здесь дело в другом — в культовом управлении царством мертвых, я не знаю, по какой причине вы или я должны гордиться — да еще хотим привлечь к себе внимание всего мира — фестивалями, праздниками, музыкальными неделями, годовщинами, днями культуры, мир поступил бы как нельзя лучше, если бы умышленно от этого отвернулся, чтобы не испугаться, ведь у него могли бы открыться глаза на то, что еще его ожидает в лучшем случае, и чем тише здесь все совершается, чем таинственней работают наши гробокопатели, чем более скрытно все происходит, чем неслышнее все разыгрывается и договаривается до конца, тем сильнее, возможно, разгорится истинное любопытство. Духовная миссия Вены — это крематорий, видите, мы с вами все же отыскали эту миссию, стоило только хорошенько разговориться, но об этом лучше помолчим, здесь, на самом непрочном своем месте, век воспламенил некоторых мыслителей и сжег их, дабы способствовать их воздействию на людей, но я задаюсь вопросом, и вы несомненно тоже, не приводит ли всякое новое воздействие к новым недоразумениям…
(Замена пленки. Господин Мюльбауэр залпом осушает свой стакан.)
6-й вопрос:………………? (Вторично. Повторение.)
Ответ: Мне всегда было особенно по душе выражение «Австрийский дом», ибо оно лучше объясняло мне природу моей привязанности, нежели все другие выражения, какие мне могли предложить. Наверно, я жила в этом доме в разные времена, потому что я мгновенно узнаю улочки Праги, порт Триеста, я мечтаю по-чешски, по-словенски, по-боснийски, в этом доме я всегда была дома, но у меня нет ни малейшего желания, разве что во сне, поселиться опять в этом доме моих снов, получить его во владение, предъявить права, ведь это ко мне отошли коронные земли, это я отреклась от престола, я сложила с себя древнейшую корону в церкви Ам Хоф [29] . Представьте себе, что после двух последних войн через деревню Галиция почему-то каждый раз прокладывали новую границу. В аккурат на Галицию, которая никому кроме меня не известна, которая для других людей ничего не значит, которой никто не посещает и которой никто не восхищается, каждый раз приходился росчерк пера на штабных картах союзников, однако оба раза, сперва по одной, потом по другой причине, она оставалась за неким образованием, каковое мы ныне называем
29
Ам Хоф (При дворе) — одна из старейших площадей Вены, где раньше стоял замок средневековых властителей Австрии герцогов Бабенбергов. В настоящее время на этой площади, в числе других исторических зданий, находится церковь Девяти ангельских хоров, с балкона которой в 1806 г. было объявлено об упразднении Священной Римской империи.
30
Брно.
Я хочу этим сказать, что мы всегда хладнокровно и апатично принимали реальные факты, нам было совершенно все равно, какие населенные пункты какими странами поглощены и еще будут поглощены. Тем не менее, в Прагу я ехала с другим чувством, чем в Париж, только в Вене всегда жила пусть не настоящей, но и не напрасной жизнью, только в Триесте не была чужачкой, но это становится все безразличней. Не так уж обязательно, но мне хотелось бы как-нибудь и поскорее, возможно, еще в этом году съездить в Венецию, которой мне никогда не узнать.
7-й вопрос:……………………………………………………..?
Ответ: Я полагаю, что это недоразумение, я могла бы начать сначала и ответить вам поточнее, если вы будете со мной терпеливы, а случись опять недоразумение, так оно, по крайней мере, будет новым. Усугубить путаницу мы уже не можем, нас ведь никто не слышит, где-то в другом месте сейчас тоже спрашивают и отвечают, имея в виду еще более странные проблемы, их каждый день заказывают для дня грядущего, проблемы изобретают и пускают в оборот, на самом деле этих проблем не существует, слышишь о них разговор и подхватываешь его. Я тоже просто слышала о проблемах, иначе у меня бы их не было, мы с вами могли бы сидеть сложа руки и пить, как бы это было приятно, господин Мюльбауэр, верно? Однако ночью, в одиночестве, возникают горячечные монологи, они навязчивы, ибо человек — существо темное, он сам себе хозяин только во мраке, а днем возвращается в рабство. Вы теперь мой раб, вы и меня превратили в свою рабыню, вы раб своей газеты, которой лучше бы не называться «Ночным выпуском», этой вашей рабски зависимой газете для тысяч рабов…
(Господин Мюльбауэр нажимает кнопку и выключает магнитофон. Я не услышала от него «Благодарю вас за беседу». Господин Мюльбауэр в величайшей растерянности, он готов повторить интервью, прямо завтра. Будь здесь фрейлейн Еллинек, я бы знала, что сказать, — что буду занята, или больна, или в отъезде. У меня окажется неотложное дело, свидание. Господин Мюльбауэр потерял со мной полдня, он дает мне это понять, в расстроенных чувствах убирает аппарат и откланивается со словами: «Целую ручку».)
Ивану, по телефону:
О, ничего особенного, я просто
Какой у тебя голос, ты что, спала
Нет, просто вымоталась, весь день
Ты одна, эти люди
Да, ушли, и весь день
Я весь день пытался
Я потеряла весь день
Иван более подвижен, чем я. Если он не измотан, он весь — движение, но если он устал, то он куда более усталый, чем я, и только тогда его злит разница в возрасте между нами, он сознает, что зол, ему хочется быть злым, а уж сегодня он должен особенно на меня злиться.
Здорово ты защищаешься!
А почему ты защищаешься?
Надо нападать, так нападай же на меня!
Покажи мне руки, нет, не ладони
Я ведь не хиромант
Это видно по коже тыльной стороны
У женщин я это замечаю
Однако на сей раз я выиграла, по моим рукам ничего не видно, кожа на них не морщинистая. Но Иван опять нападает.
Я это часто вижу по твоему лицу
В тот раз ты выглядела старой
Иногда ты выглядишь совсем старой
Сегодня ты выглядишь на двадцать лет моложе
Больше смейся, меньше читай, больше спи, меньше думай.
Тебя же старит то, чем ты занимаешься
Серые и коричневые платья тебя старят
Пожертвуй свои траурные платья Красному Кресту
Кто позволил тебе носить эти похоронные платья?
Конечно, я злюсь, мне хочется злиться
Сейчас ты у меня будешь выглядеть моложе, я из тебя возраст вытравлю!
Иван, заснувший было, просыпается, а я возвращаюсь с экватора, еще взволнованная событием, свершившимся миллионнолетие тому назад.
Что это с тобой?
Ничего, я изобретаю
Это будет что-нибудь стоящее!
Я почти всегда что-нибудь изобретаю. Иван прикрывает рот рукой, чтобы я не заметила, как он зевает. Ему надо сию же минуту уйти. Время — без четверти двенадцать. Наступает полночь.
— Я только что изобрела, как мне все-таки переделать мир!