Мальтийское Эхо
Шрифт:
– Всевышний создал всех разными: и людей, и животных, и саму вселенную. Где-то более плодородна земля, где-то воды чище, где-то климат мягче, а где-то природа сурова к человеку.
– Да, - гроссмейстер встал, - но у меня есть план помериться силами с Сатаной... дипломатическими методами.
– Он бросил взгляд на Старки, задумчиво сидевшего во время всей беседы.
Сэр Оливер понял взгляд магистра и незаметно кивнул головой.
– Вы чрезмерно горды!
– опять гневно воскликнул епископ.
Когда епископ удалился, сэр Старки доложил, что ночью, явно стараясь сохранить секретность, в турецкую флотилию прибыло небольшое судно и незаметно встало на якорь среди других крупных судов.
– Вы считаете, что это прибыл султан? Или с судном переправлена Укладка?
– спросил ля Валетт.
– Возможен любой вариант, - начал медленно рассуждать Старки, - может быть, Сулейману и хочется лично завершить победную осаду и остаться в истории султаном, разгромившим Орден госпитальеров. Но, во-первых, он мог это сделать еще на Родосе, во-вторых, более всего ему хочется остаться в истории этаким Сулейманом Великолепным, покровителем искусств и восточным джентльменом. Все же неприглядные дела перепоручать другим - визирям и военачальникам. Я думаю (и повторяю), что Укладка в любом случае у султана. Фактически, он - крайне жестокий деспот, способный на все. Но воспользоваться ею он мог поручить Мустафе.
– Я немного устал от трудного разговора с епископом. Подумайте, Оливер, что можно предпринять, чтобы проделать нужные разведывательные мероприятия... Хотя, нет... Нет времени на разведку! Выкрасть бы эту Укладку!
– вдруг воскликнул магистр.
– Отличная идея, великий магистр!
– Старки отдал честь и ушел.
Дальнейшие события развивались очень неровно для воюющих сторон. Окружив Биргу, турки не предприняли сразу решительной атаки, ограничившись обстрелом. В турецком стане наблюдался ропот. Потери мусульман были велики, не хватало продовольствия и питьевой воды. Осада затягивается... Много больных.
Госпитальерам, наоборот, Бог войны послал помощь: в Биргу сумел переправиться с Сицилии отряд из тысячи аркебузиров и 42 рыцарей. Оптимистичный утренний звон храмовых колоколов ввергли турок в еще большее уныние и ярость одновременно.
12 июля, еще на заре, сэр Старки появился в резиденции великого магистра.
– Я хочу доложить следующий план, - начал Старки, - турки регулярно доставляют к форту десант. Я, среди десятка мальтийцев, вплавь доберусь до одной из турецких лодок, доставивших десант. Мальтийцев нужно заранее предупредить. Добравшись до одного из больших судов, я сообщу старшему охраннику, что я турок, еще в юности попавший в плен, а затем в рабство к иоаннитам, что мальтийцы - мои сообщники и что у меня есть важнейшее и секретное сообщение лично Мустафе. Ему я скажу, что много лет занимался работами по укреплению крепостных стен и знаю одну потайную дверь, которая не охраняется, и ее засов можно открыть изнутри легким движением пальца.
– Я знаю, что у вас прекрасный турецкий, но внешне вы похожи на европейца, - заметил ля Валетт.
– Я скажу в этом случае, что моя мать была гречанкой, а отец турок, и я был воспитан в турецких обычаях и традициях.
– Это все очень опасно. Да знаете ли вы хоть одну молитву ислама и всю обрядность?
– Знаю.
– Но где уверенность, что вас доставят к Мустафе-паше и что он "клюнет" на приманку?
– воскликнул гроссмейстер.
– Я имею в своем арсенале несколько тактических маневров, чтобы остаться живым при том или ином развитии событий. Не хотелось бы сейчас вдаваться в подробности.
– Подробности - Бог! От них и зависит вся операция!
– снова воскликнул магистр.
– Не нужно беспокоиться. Я приготовил много живописных ярких красок, деталей из "своей жизни". Я, смею уверить, хороший фантазер и актер, а Мустафа известен как азартный игрок, и он не сможет отказать себе в удовольствии "сделать красивый ход" и выслужиться перед султаном.
– Далее, - уже спокойно и заинтересованно сказал ля Валетт.
– Не доверяя мне полностью, Мустафа отправит со мной пару своих наиболее опытных и верных янычар, которым даст Укладку, и объяснит, как с ней обращаться. Когда мы окажемся у цели, нужно выпустить свору заранее приготовленных дрессированных и свирепых собак, а чтобы не загрызли меня, в стаю возьмите моих двух, Брэда и Пита. О том, каким образом я дам сигнал, о времени и месте операции давайте обсудим после завтрака, на прогулке у крепости.
– Что ж, вы убедили меня, дорогой Оливер. Спасибо. Давайте позавтракаем вместе. Я еще помучаю вас вопросами.
– Благодарю.
Когда великий магистр возвращался после прогулки, он был в хорошем настроении. За месяцы осады он осунулся, посуровел, напряженность ситуации и постоянные заботы делали мысли и чувства хоть и острыми, но серыми и безрадостными. Как затянувшееся от долгих дождливых дней небо, спрятавшее солнце и забывшее о нем. Он даже отпустил двух оруженосцев, следовавших за ним. Вдруг его взору открылась умилительная картина.
В осажденном городе, на пороге одного из домов, сидели две молодые хорошенькие мальтийки и грудью кормили младенцев. Рядом играли два мальчика лет трех. Девушки весело о чем-то болтали. Малыши смеялись тоже, очень задорно и заразительно. Увидев великого магистра, мамаши замолчали и почтительно поклонились.
Эта обычная сценка мирной жизни погрузила ля Валетта в лоно беззаботности, но на очень короткое время, и, только войдя в свою резиденцию, он уже вознамерился пофилософствовать и, присев в кресло, открыл томик Аристотеля. Прочитав одну страницу, закрыл книгу, взял сочинение любимого Лао-Цзы.Он купил эту рукопись у одного персидского купца, переводил с древнекитайского сам. Перевод был крайне труден и потребовал более года труда. Магистру импонировало основное понятие - дао, которое метафорически уподобляется воде, структурируя в себе и податливость, и движение, и неодолимость. Думая в стиле дао, в стиле бездействия, уступчивости, гроссмейстер легко достигал состояния отстраненности, которое через некоторое время, наоборот, давало состояние четкого понимания реальности. Конечно, с точки зрения Папы или хотя бы епископа, чтение подобного рода книги было вопиющим богохульством. Но он здесь один и его огонь един! ОнЗдесь и Сейчас!
Затем ля Валетт достал тот из своих дневников, который он вел 12-летним юношей, еще беззаботным и нигде не служившим. Он не заглядывал в этот дневник наверное более трех лет. Вот эти записи, скрываемые от чужих глаз.
Летом семья Жана как обычно жила в предместье Тулузы, в их загородном родовом поместье. Род Валеттов по одной из ветвей пересекался с родом Валуа. Недалеко, на другом берегу красивой, с ровными большими лугами, Таронны было родовое поместье их дальних родственников Клермонов, тоже спрягавшихся с родом Валуа. Главы семей дружили. Две очаровательные дочки Клермонов (Жан называл из кузинами) часто составляли мальчику компанию. Отец Жана, видный генерал во Французской армии, с семи лет учил его сидеть в седле, а уже с десяти лет - на скаку рубить саблей. Шпага, сабля, меч были любимыми игрушками Жана. В лугах он проводил все свободное время. Часто, либо на лодке, либо через мостик, находящийся неподалеку, приезжал он в гости к Клермонам и любил наблюдать за Мари и Поли (так звали кузин): как те музицировали на клавесине или рисовали на пленэре. Солнечные "зайчики" от зеркал в комнатах или от воды на речке иногда ласкали вьющиеся прядки волос за ушками девочек. Эти юные красавицы были погодки, на два-три года старше мальчика. Иногда они о чем-то шептались, бросая на Жана игривые взгляды. Бывало при этом, они начинали хихикать, их щечки розовели. Мальчик помнил вкус и запах этих щечек, когда в дни рождения кузин прикасался губами к ним в вежливом поцелуе.
А вот запись о том, как однажды ранним утром он, наскакавшись на своем резвом коне, прилег под кроной большого платана, его немного разморило и он чуть задремал. Проснулся он от смеха и плескания воды. Берег реки был в двух шагах, и Жан увидел, как Мари и Поли плескались в воде, стоя по пояс. Их белоснежные тончайшей ткани кружевные сорочки намокли и необыкновенно прелестные, недавно расцветшие, девичьи груди с набухшими сосками горячили кровь юноши. А вот следом небольшой сонет на увиденное, где он сравнивал груди девушек с четырьмя лисьими мордочками.