Мальтийское Эхо
Шрифт:
– Да, ты права - улыбнулся мужчина.
– Так что же о моем внешнем виде ты можешь добавить по существу?
– глаза женщины были лукавы.
Андрей начал снова говорить изящный комплимент, но Вера прервала его.
– Иди-ка сюда, - она затащила Андрея Петровича в нишу за колонну.
– Смотри! Я же без лифчика! Положи мне руки на грудь.
Женщина плотно прижалась своей спиной к груди мужчины.
– Все. Давай поедем на Ортиджиа, - добавила, сделав шаг вперед.
– 24 -
В восемь вечера они уже были у храма Аполлона.
– Я хочу пройти до "двери в никуда". Меня тянет туда. На пять минут, - предложил Андрей Петрович.
– Хорошо. На пять минут, - ответила Вера Яновна недовольно.
Андрей поднялся по лестнице наверх и прислонился к пустой раме, вглядываясь в открывающийся горизонт. И торжественно, с выражением начал декламировать Пастернака:
– "Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи..."
Когда они сели в машину, Вера заметила, что лицо Андрея вновь было бледным, глаза тусклыми. Он задумался о чем-то.
– Поедем-ка отсюда. О чем ты вот думаешь сейчас?
– спросила женщина.
– Об Иуде. О том нашем разговоре, помнишь? Он думал, что предательство близкого человека откроет ему заветную "дверь"... он возвысится до Богов Олимпа. Этот сатанинский мистицизм был в древности характерен для многих... Для Нерона, например... Мои совы вылетают в эту дверь...
– он натужно улыбнулся.
– Хотя почему бы на Ортиджиа не прилетать перепёлкам. Ведь перевод Ортиджиа - "перепёлка".
– Хватит! Опять у тебя в голове "выверты эти"...
– и добавила примирительно.
– Ты ведь сейчас со мной! И проблемы наши закончились.
– Нет, не закончились, - он провел рукой по глазам.
– Извини. Ты, Верочка - весна, а я - осень. И между нами знойное лето и студеная зима.
– Что-то вертится на языке... Ах, да! Как точно сказано у Пушкина. Прямо о твоем характере: "Унылая пора! Очей очарованье...". То ты унылый, то очаровательный. Я вылечу тебя своей любовью!
– Да, добрая фея, гипноз любви спасает, но ведь формы ее бывают болезненными. Впрочем, я - оптимист... с "осенью в сердце".
– Это в 25 лет формы болезненными бывают. А в нашей межсезонной любви мы будем умными, - ласково говорила Вера Яновна.
– Хотя, если честно, не умею быть для мужчины нянькой. Поэтому и женой была всего два года, а так все любовницей, - грустно заключила женщина.
– Все замечательно. Смотри, какое великолепие!
– вырвалось у Андрея Петровича.
Они вышли к Дуомской площади. Ее обрамляли роскошные барочные палаццо. Элегантные порталы, часто со сдвоенными колоннами, балконы с кованными живописными перилами, гербы в виде орлов, рельефный декор из тимпанов над окнами и овалов аттика, много лепнины. Где-то балконы вдоль всего фасада разделяли первый и второй этажи. Пилястры и капители по классическим канонам дорического ордера.
Главное украшение площади - Дуома, "кафедрал", одна из лучших жемчужин сицилийского барокко. Внизу статуи Св. Павла и Св. Петра, стоящие по бокам чудесной входной лестницы. Над центральными воротами королевский орел. Выше статуя Св. Лючии. Фасад состоит из двух уровней, оформленных круглыми коринфскими колоннами.
– А ведь раньше "кафедралом" города была церковь Сан-Джованни, где мы "поработали" вчерашней ночью, - задумчиво отметил Андрей.
Он что-то хотел еще добавить, но не успел. Из центра большой площади раздался звук аккордеона, и полилась волшебная "Санта Лючия". Друзья повернули головы в направлении звуков музыки и увидели молодую светловолосую девушку, сидящую на стульчике и склонившую голову набок над аккордеоном. Девушка еще и неплохо пела.
Верочка подхватила Андрея, и они закружились в танце, делая широкие движения ногами и наклоняя туловища то вправо, то влево. И две чайки кружили в небе, почти повторяя движения танцующих людей.
Андрей посмотрел на девушку, на чаек и проговорил подобие хокку:
– Зачем размышлять о добре и зле
Лучше смотреть на ту вон блондинку
И сочинять новую пьесу о чайке...
Когда музыка умолкла, публика, сидевшая за столиками летнего кафе напротив Дуомы, зааплодировала и девушке, и танцорам. Некоторые это делали стоя. Андрей Петрович подошел к блондинке и положил в фетровую рыбацкую шляпу монеты. Девушка сказала:
– Grazie, - и заиграла "O sole mio".
Подошла Верочка, сказала:
– Успех! А как твои колени?
– Вы из России?
– спросила девушка по-русски, продолжая играть.
– Я тоже. Из Одессы. Не уходите, подождите три минуты.
На блондинке тельняшка, белая, плиссированная, очень коротенькая юбочка и белый берет с голубым помпоном.
– Меня зовут Оксана. Я здесь живу три года. Очень нравится. В России нам не стали бы хлопать стоя, радоваться чужим удачам - там не любят. Тем более чужому счастью, - девушка встала, поставив аккордеон на мостовую.
Небольшого росточка, изящная...
– Да, - ответил доцент истории.
– Еще в середине 17 века улыбаться на улицах России считалось преступлением. Вот народ наш и смотрит исподлобья. У нас - мещане, у европейцев - обыватели.
– Так, хватит, - раздражилась Вера, - начинаешь опять лекцию.
– Я так радуюсь русским туристам. Их, к сожалению, на Сицилии мало, - щебетала Оксана.
– Утром я иногда провожу экскурсии, а вечером играю вот здесь. Вон там стоит мой муж, Сэби. Он полицейский.
На самом краю площади почти незаметно для глаз стояла группа полицейских: две молодые женщины и парень. Он внимательно смотрел в сторону жены и не слушал женщин, которые о чем-то горячо говорили и жестикулировали. Головы этих дам украшали рубиновые вьющиеся пряди. Их ярко-фиолетовые губы, орлино-крючковатые носы устрашали не меньше, чем кобуры с оружием и наручники на белых фирменных ремнях.
– Сэби сейчас заканчивает дежурство, и мы обычно заходим поужинать в кафе "Караваджо". Пойдете с нами?