Малышок
Шрифт:
И инженер снова брался за карандашик или перелистывал справочники.
– Беги говори с товарищами, Малышев, - сказал Сергей Степанович, когда консультация пришла к благополучному концу.
– Смотри, мы вашей бригаде даем широкую дорогу! Смело идите вперед. Если что-нибудь понадобится, - поможем.
Косте не терпелось поговорить с Севой и Леночкой.
Вихрем влетел он за колонны и чуть не зарылся носом - так круто остановился. За колоннами были гости. Он увидел не только Зиночку, но
Гости поздоровались с командиром бригады за руку, причем Миша шепнул ему:
– Держись, корешок!
– Здравствуй, как поживаешь?
– спросил Бекиров.
– Живой, - ответил Костя и приготовился слушать что-то очень важное.
– Помнишь разговор на воскреснике?
– Не забыл…
– А я думал, что ты забыл, - усмехнулся Мингарей.
– Хвалился, что много деталей дашь, а сам мало «труб» точишь… А? Говорят, больше «труб» точить можно, только ты не стараешься.
– Сколько обязались, столько даем, да еще приплюсуем.
– Ничего, еще без буксира ходим, - через плечо бросил Сева.
– На Северном Полюсе кое-кто к буксиру больше привык.
– Ой, не хвались!
– смеясь, ответил Мингарей.
– А ты вообще не задирайся, Бекиров, - вмешалась Зиночка.
– Какой ты, честное слово!… Малышок, можно прервать работу на десять минут? Послушайте, что вам скажут полярники.
Все собрались у доски показателей.
– Комсомольский привет тебе от филиальских ребят, Малышок!
– сказал Мингарей, сразу ставший серьезным.
– Мы тебя помним - ты парень боевой… Дело к тебе есть. Ты знатный командир, я тоже командир. Лучше твоей молодежной бригады на заводе нет, и лучше моей на филиале нет. Так вот: моя бригада вызывает твою бригаду на соревнование - работать для фронта как надо. Ты давай больше «труб», а мы будем давать больше паковок. Мы до Первого мая будем вахту стоять на самый высокий показатель, и вы стойте. А с Первого мая будем опять соревноваться до первого июля - кто первым выполнит свои полугодовые обязательства. Вот это наш вызов вам!
– Он расстегнул и широко распахнул пальто, точно ему стало жарко, а на самом деле для того, чтобы показать свою медаль «За трудовое отличие», и добавил: - Принимаешь вызов или испугался?
– Это возмутительно!
– прошептала Леночка.
– Филиальские думают, что лучше их абсолютно никого нет!
– И стала протирать очки.
– Действительно, испугал!
– не вытерпел Сева.
– Вот так испугал. Сейчас заплачем!…
– Ребята, получается нехороший тон, - заявил Миша.
– Ты всегда азартничаешь, Мингарей! Разве соревнования для того, чтобы друг друга оскорблять? Соревнование для того, чтобы дать хороший пример или помочь. А ты налетаешь, как на футбольный мяч… Давайте обсудим по-деловому… Вот Малышок хочет сказать.
– Ты на сколько будешь майскую вахту стоять?
– в упор спросил Костя у Мингарея.
– На двести!
– гордо ответил Мингарей.
– А, Миша? Правильно говорю?
–
– А потом на сколько?
– Потом?
– Мингарей чуть замялся, вдруг громко хлопнул кепкой по ладони и взглянул на Костю с торжеством.
– На двести двадцать будем стоять!… Верно, Миша?
– Смотри, Мингарей!
– сказал Миша Полянчук.
– Опять в футбол играешь!
«На шести «Бушах» столько не взять!
– с отчаянием подумал Костя.
– Не дадут столько шесть «Бушей»!…»
– Что скажешь, комсомолец?
– спросил Мингарей, прищурившись и сияя лукавой улыбкой.
– Где ответ?
– Он еще не комсомолец, - внесла ясность Зиночка.
– Он еще не комсомолец, но, конечно, вскоре станет комсомольцем…
Сердце Кости подпрыгнуло, кровь бросилась в лицо. Впервые Зиночка Соловьева соединила его имя с большим, пылающим именем - комсомол; с комсомолом, который делал людей отважными бойцами. Он еще не был комсомольцем, но он уже стал им, когда проговорил:
– До июля, коль нам еще станков дадут, будем работать на… двести тридцать процентов.
Наступила тишина. Зиночка и делегаты с Северного Полюса, удивленные, смотрели на Костю и его товарищей. Костя заметно побледнел, Сева опустил глаза, а Леночка снова стала протирать очки, зажмурив глаза и крепко сжав губы, чтобы не ойкнуть и не выдать своего ужаса.
– Зарвался?
– тихо спросил Миша и положил руку на плечо Кости.
– Если лишнее сказал, я не слышал, - свеликодушничал Мингарей.
– Сказано слово!
– сердито ответил Костя.
– Слышал, так помни!
– Ребята, - очень внушительно выступила Зиночка, - все это не шутки. Понимаете? Мы начинаем соревнование молодежи завода с молодежью филиала. Договор Бекирова и Малышева будет первым, а потом мы вовлечем в соревнование всю молодежь. Конечно, парторганизация поддержит нас только в том случае, если договоры будут серьезные, а не филькины грамоты. Нам не нужно детского хвастовства.
– Понятно!
– сказал Миша.
– Так держать!
– Бригадиры до обеденного перерыва должны еще обдумать свои обязательства. После перерыва мы соберемся в комсомольском комитете и составим проект договора. А завтра проведем в цехе митинг.
Она долго говорила о том, как будет развертываться соревнование, но Костя не запомнил. Сейчас, вот сейчас-то он, кажется, испугался - он, кажется, понял, что зашел слишком далеко. Но это был не страшный испуг, да, может быть, это вовсе и не был испуг. Костя был готов защищать двести тридцать процентов до конца. Он ждал, что, оставшись с Севой и Леночкой с глазу на глаз, получит жаркую баню, но Сева спокойно спросил:
– В чем дело - на три «Буша» замахнулся?
– На три…
– А отделочный будет один?
– Один… Павел Петрович его настроит, оснастит.
– И он промолчал, что вел с Павлом Петровичем разговор о двух, а не о трех добавочных «Бушах».
– А черновые по скольку обдирок должны давать? По пятьдесят?
– допытывался Сева.
– По пятьдесят мало… - пробормотал Костя.
– Пятьдесят пять нужно… Тогда двести тридцать пять процентов сделаем… А «труб» триста тридцать сдадим.