Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)

Кошен Огюстен

К несчастью, как она обманывает нас относительно истинных чувств народа, так и скрывает от нас собственные маневры. И здесь нам приходится двигаться ощупью.

Что мы знаем о самой партии и о ее кампании? Во-первых, и главным образом то, что партия ее скрывала, что она создавалась незаметно, тайно, в кафе и в «обществах». Что она сложна и направляется очень последовательно и методично людьми, весьма искушенными в таком новом деле, как руководство ассамблеями, — взять хотя бы, как ловко они их проводят, как умеют застать врасплох, как вовлекают их одну за другой в свое дело; что эти люди — все те же во время всей кампании — немногочисленны, что они знают, чего хотят и что эта цель, очень дерзкая, с самого начала намечена, если не признана: это уничтожение двух первых сословий, которые они ненавидят лютой ненавистью, гораздо больше, чем ненавидит народ; наконец, что они образуют группы, единые и

93

согласованные, по всей провинции, идущие рука об руку, с такой слаженностью, которая показывает, что их соглашение началось уже давно: никакая партия не может организоваться ни за несколько дней, ни за несколько месяцев в эпоху дилижансов, пограничных застав между провинциями и соперничающих городов.

Одним словом, то, что мы знаем об этой партии и о ее агитационной системе, скорее способно возбудить наше любопытство, нежели удовлетворить его.

Тэн в начале своей книги о революции цитирует любопытный отрывок из Монжуа: «Современники не знают, что и думать о таком бедствии; они не могут понять, откуда взялось это бесчисленное множество злоумышленников, которые, без видимых руководителей, как будто сговорившись, предаются повсюду одним и тем же бесчинствам, и именно в тот момент, когда должны начаться заседания Генеральных штатов».

Этот автор отвечает на вопрос такой красивой метафорой: «Это потому, что при старом режиме пожар тлел тайно, при закрытых дверях; вдруг распахивается дверь на улицу, воздух проникает внутрь, и тотчас же вспыхивает пламя». Должны ли мы довольствоваться таким объяснением?

94

Как были избраны депутаты в Генеральные штаты

Прочитано на XXII общем собрании Общества современной истории 20 июня 1912 г.

В настоящее время, когда так остро встал вопрос о реформе избирательной системы, я бы хотел поговорить с вами о старейшем из наших положений о выборах — о постановлении от 24 января 1789 г., которому Конституанта обязана своими полномочиями. Это, как ни удивительно, совсем новая тема: не то чтобы текст этого знаменитого закона не издавался, а об исполнении его ничего не рассказывали и результаты не анализировались самым тщательным образом; но никто не задавался вопросом, чего он стоил сам по себе, каков был его смысл и шансы на успех.

Без сомнения этот вопрос заслуживает изучения, и вы убедитесь в этом, ибо первый из наших выборных опытов был, возможно, самым смелым и самым показательным из всех. Я попытаюсь дать вам о нем представление, сделав краткий обзор этого положения и приведя несколько примеров из выборов третьего сословия в Бретани.

95

Чтобы верно понять смысл этого постановления, надо вспомнить о двух концепциях народного права, таких различных, из которых выбирало тогда королевское правительство: старые французские свободы Генеральных штатов и новая, английская свобода общин и парламента.

Французская концепция позитивна, реалистична и органична. Здесь король обращается именно к целой нации в том виде, в каком она на данный момент сложилась и организовалась — со своими кадрами, с разнообразными иерархиями, с естественными подразделениями, с нынешними руководителями, какова бы ни была природа или источники их власти; тут и раса, и избирательный голос, и церковь, и государственные налоги, одним словом, все социальные силы, взятые реально, в деле, как они есть. Говорить о выборах здесь было бы бессмыслицей: речь идет только о созыве. Парламент выбирают, Штаты созывают.

Демократия и свобода «вообще» — не принимаются в расчет. Говорят «свободы», как говорят «народы»; они были разных масштабов и разной природы, у каждой своя история и свои права, столь же многочисленные и разнообразные, как и те корпорации, чьей собственностью они были.

Напротив, естественно, что эта целиком организованная нация ведет себя иначе, нежели неорганическая масса голосующих. Король признает за ней активную, положительную роль, какую наши демократии и не думали отводить массам избирателей. Она способна проявить инициативу, сама составляет свои наказы, назначает, если это нужно, своих глашатаев и следит за каждым их шагом: наказ избирателей здесь обязателен к исполнению. Здесь не знают, что такое представители с общими

96

полномочиями, что такое профессиональный политический состав, обязанный быть посредником между королем и нацией. Взаимоотношения одного с другим прямые, нация говорит сама за себя, без толмача-парламентария; и с этой стороны старое народное право далеко превосходит наши нынешние демократии.

Совсем иной является английская парламентская концепция народа, состоящего из избирателей: здесь власть обращается к индивидуальному существу, то есть к определенно выраженному и актуальному сознанию каждого, оставляя без внимания среду, обстановку, реальные обязанности и потребности, — по крайней мере, все это сохраняет от своей ценности и своего веса лишь то, что каждый знает или просто хочет сохранить, — то есть весьма немного. Отсюда необходимость выборов, голосования, единственного обстоятельства и единственного действия, которые позволяют этому новому абстрактному, нереальному существу — гражданину — утвердить свое существование. Отсюда необходимость специальной почвы — политики, которая позволит ему выделиться, специального органа — парламента, который был бы хранителем его мыслей и его полномочий; наконец, необходимость догмы — свободы, которая узаконивает превосходство гражданина над реальным существом, над конкретным человеком, связанным путами реальной жизни.

Но эта пыль политических атомов самим фактом их освобождения не могла бы справиться с активной, позитивной ролью организованного народа. Толпа избирателей не способна более к инициативе; самое большее, на что она годится, — одобрение; она может выбирать из двух-трех программ, из двух-трех кандидатов, она уже ничего не может

97

ни составлять, ни назначать. Нужно, чтобы профессиональные политики предоставили ей для этого формулы и людей. Такова роль партий, роль, конечно, официозная, но необходимая при таком режиме: без нее, без этого «сверхзаконного» средства, суверен остался бы свободным, но немым.

Короче говоря, французская свобода уделяет самое большое место народной самостоятельности, поскольку признает за ней активную, положительную, прямую роль, но при условии игнорирования отдельной личности и обращения лишь к организациям; английская свобода изолирует и освобождает отдельную личность, но оставляет ей лишь пассивную и отрицательную роль и к тому же ограничивается организацией партии. Первая признает правовой авторитет корпораций, вторая подменяет фактическую дисциплину партиями.