Мама, я демона люблю!
Шрифт:
Брид с трудом улыбнулась. Пугающе. Понимающе. Она решила, что он оглянулся по какой-то другой причине.
— Триста, детка, отнеси жабу во двор. Пора выпустить её на волю.
Малышка нехотя поменяла край камзола на засучившее лапками животное.
— Прости, заработался, — зевнул Лаин. Может, повезёт и жена предложит поужинать и лечь спать? Она ведь тоже явно устала.
— Вижу.
Она с кряхтением поднялась на ноги. Стоило бы, наверное, подать руку, но пока Лаин закрыл и запер на ключ кабинет (сквозняк же!), Брид уже справилась сама и отмахнулась
Вот сейчас она начнёт кричать. Стукнет мягкой рукой по стене, потом зашипит от боли и в этой боли тоже обвинит его, Лаина. Наверное, даже окажется права.
Но Брид стояла ровно, вытянув руки по швам и твёрдо глядя ему в глаза. Так, как смотрела лишь однажды, когда поймала его ладонь, стиснула и заявила: «Либо ты прямо сейчас на мне женишься, либо я сброшу тебя вон в тот колодец». И он женился. В колодец-то не хотелось. А ещё он был без памяти, совершенно, искренне и по уши влюблён. Влюблён так сильно, что всё чаще забывал о самой важной на свете миссии, о работе, способной изменить целый мир… Тогда Брид изменила его личный мир. И этого казалось достаточно.
Прошло так много лет, и сегодня она смотрела на него тем же взглядом. Уверенным, знающим. Взглядом женщины, которая приняла решение.
— Пройдёмся.
Она не спрашивала. Не проверяла, согласился ли он. Просто развернулась и пошла вниз по узкой лесенке с отшлифованными до блеска перилами. С отшлифованными так сильно, словно кто-то ходил, опираясь на них, по двадцать раз на дню. Вверх-вниз, вверх-вниз… Поднимался и спускался. Каждый раз один.
Триста вбежала в дом, когда они подошли ко входной двери. Радостная, обняла папу за пояс, спрятала улыбку в жёстких складках сюртука.
— Дорогая, подожди у себя в комнате, хорошо?
Мать ласково, но непреклонно оторвала малышку от родителя и придала ускорения лёгким шлепком пониже спины.
— Но мам! — на глаза маленькой рыжей девочки навернулись слёзы. Она завертела головой, переводя взгляд с матери на отца и обратно. — Не хочу! Нет! — будто знала что-то, предчувствовала. Малышка попятилась, врезалась в дверной косяк, чуть сменила направление и, наконец, снова выскочила на улицу. Уж теперь её нипочём не загонят спать!
Брид поджала губы. Ей совершенно не хотелось, чтобы дочь показалась из-за угла в неподходящий момент. И без неё тяжело…
Они вышли за порог и остановились у открытой двери. У пока что открытой двери.
— Засиделся, — повторила, словно пробуя слово на вкус. — Лаин, если ты думаешь, что я не помню, как безумно влюбилась в тебя, ты ошибаешься.
Ему очень не нравился этот разговор. Не сказать, что ему в принципе нравились разговоры. Нет, он обожал супругу! Прекрасная, сильная, мудрая женщина. И его до щемоты в сердце радовало её легкомысленное щебетание про соседей, про новые неожиданные (для неё, разумеется) свойства растений, про новое платье, которое она купила ещё неделю назад, а он так и не отметил это. Слушать, но не говорить — вот это блаженство! Он никогда не был образцовым мужем. Образцовый, наверное, поддерживал бы бессмысленную беседу. Но он мог думать лишь о новом источнике магии, она погрязла в быту. Чем учёный мог её развлечь?
Добрая, нежная, заботливая. Любимая. Просто он не умел этого показать.
Он кивнул. Конечно, она помнит. И бесконечные прогулки безлунными ночами, и молчание, разбавленное поцелуями, и его доверие.
Брид не ждала ответа. Давно уже не ждала.
— Но всему приходит конец, — если бы она прятала глаза, он бы решил, что врёт. Но она никогда не пасовала перед правдой. Приняла её и сейчас.
Лаин ещё раз кивнул. С трудом, хотя и безумно не любил лишних слов вслух, вытолкнул из почему-то пересохшего горла:
— Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?
Она рассмеялась. И была в этом смехе какая-то горечь, будто передержали отвар из ароматных полевых трав, и вместо сладкой настойки получился тёмный бесполезный вар.
— Если бы это было не так, всё закончилось бы давным-давно.
Она отступила назад, перешагивая порог. Выставила вперёд руку, уперла ему в грудь, не позволяя повторить шаг.
Лаин никогда не был дураком. Невезучим учёным, посмешищем, которого раз за разом выкидывали на улицу сильные мира сего, — да. Но не дураком.
Всё повторялось, шло по кругу. Когда он просил помощи, когда умолял о поддержке, предлагал очередному богатею, купцу, правителю безграничную власть… перед ним захлопывалась дверь.
Раз, второй, третий, пятидесятый… Снова и снова, с глухим стуком втаптывая его надежды в грязь. Он ведь просто хотел сделать мир лучше. Почему сердце глухо колотит в рёбра, предчувствуя удар?
— Это всё? — как бы он хотел растянуть этот миг! Порвать на мелкие кусочки, сложить в новый узор, переписать, как формулу с ошибкой…
Она единственный раз отвела глаза. Прикрыла веки совсем ненадолго. И выдохнула:
— Всё, Лаин. Любовь не может длиться вечно. Уходи.
Дверь родного дома захлопнулась перед ним с глухим стуком.
По рассохшейся дверной доске полз маленький жучок. Он был совсем небольшим и очень хотел спрятаться от уличной сырости, переночевать в тепле. Он тыкался то в одну, то в другую щель, раз за разом пробовал тонкой лапкой царапины на двери, чтобы проверить, не станет ли она лазом в уютный дом. Но старая рассохшаяся дверь была ещё достаточно крепкой, сидела плотно и не оставляла ни единого шанса вернуться.
Сколько он простоял так? Наверное, не так уж долго. Ведь маленькие рыжие девочки тоже не желают мёрзнуть ночью на улице.
— Папа?
Она не решилась схватить его. Лишь стала посередине садовой дорожки. С вытянутыми по швам руками, отчаянными глазёнками и такая сильная. Как мать.
— Мне придётся уйти, милая.
А что ещё он мог сказать? Оправдаться? Разве оправдаешь остывшие чувства? Извиниться? Разве можно простить того, у кого нет власти остаться?
— Папа, — её голос дрогнул и лишь глазёнки сверкали в темноте всё тем же больным отчаянным блеском. — Папа, пожалуйста, не уходи.