Мама, я демона люблю!
Шрифт:
Артефакт явно предполагал, что демон сам бросится спасать его от ливня, но просчитался. Обленившийся, явно сильно растолстевший у последней хозяйки, он не смог подняться на тонкие лапки, поэтому вытянулся в гусеницу и пополз в сторону укрытия, оставляя за собой внушительную вмятину в грязи.
— Вот же обжора! — на середине крайне медленно сокращающегося пути я сдался и сам поднял книгу, чтобы отнести под дерево.
Та ещё раз запищала, попыталась цапнуть за палец, но смирилась и обвисла на руках. Только протяжно пискнула, когда я умостил
Писк вырвал Камилу из забыться.
— Я вызвала демона, — сказала она так твёрдо, что каждым словом хоть гвозди забивай. — Я хочу заключить сделку.
Я прыснул и потрепал её по бледной щёчке:
— Ками, хорошие девочки не вызывают демонов!
Её затрясло, как при горячке:
— Хорошие? Я не хорошая, о нет! Я вызвала демона! Я испорченная, грязная, падшая женщина!
Я цокнул языком, предаваясь воспоминанием: падала Ками в своё время в моей компании, долго и с превеликим удовольствием. А вот потом кукушечкой немного поехала.
— Ну вызвала и вызвала, — попытался успокоить я её. — Можно было, конечно, и проще. Письмо черкануть или в гости зайти. Чаю бы попили. С ватрушками. Знаешь, какие Брид делает ватрушки? О, Ками, если ты не пробовала ватрушек кири Брид, ты не знаешь, что такое наслаждение! И это говорю тебе я: тот, с кем ты это наслаждение училась познавать!
Она моргнула — с ресниц сорвалась горошинка дождя. Вращаясь, переливаясь в свете частых молний, она плюхнулась на землю между нами и растворилась в грязи без остатка.
— Ты помнишь? — недоверчиво прошептала ора.
— Никогда не жаловался на склероз, — равнодушно пожал плечами я.
И снова соврал. Для начала, на склероз я очень даже жаловался. Первое, что выжирает Подземье из свежей тушки, — последние воспоминания. Светлые, яркие, весёлые. Напоминающие, что ты действительно жил.
Сначала Завеса отбирает память. Остаются чувства, ощущения, звуки, цвета. Но откуда они, почему копошатся в твоей голове, складываясь в мозаику, царапая острыми краями, — ты не знаешь.
Потом чувств не остаётся тоже.
Улыбка мамы, запах свежеиспечённого хлеба ко дню окончания сезона дождей, хруст сухих листьев под ногами в праздник Мертвецов, дыхание ветра — уходит всё. Одно за другим, капля за каплей, как барабанящий по листьям дождь. Растворяется в темноте, укрывается непроглядным пологом, тонет в грязи. До тех пор, пока от тебя не остаётся ничего.
Демоны всегда лгут.
И я лгал с самого начала. С того самого момента, как взглянул в морду Первому Тёмному: даже тогда, измученный, раздираемый болью на части, почти неживой, я не был пуст. Даже тогда я помнил. Хоть и очень, очень немногое.
Помнил, как чешется обгоревшая спина. Невыносимо, жутко.
И помнил, до чего приятно плеснуть на неё ледяной воды.
Помнил, как заливается в сапоги вода, когда пробираешься по болотам, чтобы никому не попасться на глаза, к дому.
Помнил, как слепит солнце.
Помнил хмельное сумасшествие, растекающееся по телу вместе с элем.
И плещущее через край веселье, когда можешь всё, когда ничто тебя не остановит, когда власть пьянит сильнее алкоголя.
Помнил прикосновения доверчивой любопытной красотки, изучающей пределы доступного.
Помнил Ками.
Ни имён, ни лиц, ни событий. Лишь странный водоворот чувств, эмоций, ставших серыми, потрескавшихся от времени.
Но как же это много в Подземье!
Возможно, я когда-то любил Камилу. Кто знает, может, и она любила меня. Но уже нет. Двадцать лет — более чем достаточно, чтобы забыть ошибки молодости, даже если тебя не подвергают бесконечным пыткам.
— Почему? — кажется, на её глазах драгоценными камнями сверкали уже не дождевые капли. — Почему ты помнишь? Ты должен был пройти мимо, отвернуться, показать, что демон — это уже не ты! Это не должен быть ты! Не имеешь права!
Она ударила меня кулаками в грудь. Сильно, зло, вложив в тонкие морщинистые руки всё отчаяние, на которое способна.
Это не должен быть я. Я должен быть умереть там, внизу. В Подземье. Должен был раствориться в темноте и стать частью Силы, жрущей лишь для того, чтобы было, кого сожрать в следующий раз.
Но я не остался там. По какой-то странной, глупой, немыслимой причине не растворился. Выжил. Переродился в мерзкое уродливое существо, суть которого — разрушать и уничтожать.
А потом я встретил Её.
Мой свет, моё солнышко, моя личная Лунная жрица.
Моя неправильная ведьмочка.
Она заполнила меня, отогнала тьму от нас обоих, разделила жизнь надвое и без страха отдала мне половину. Она снова заставила мою лару сиять.
И заставила вспомнить. Не всё, но многое. Жаль, что не самое приятное.
Слова, которые забыл, как произносить. Даты. Чувства… Не все, не сразу. Но маленькая рыжая ведьмочка возвращала их мне, вытаскивая из темноты серебристым спокойным светом.
Я не пытался остановить колотящие по груди руки. Отшатывался и возвращался на место, смотрел на Камилу, скривившуюся, потерянную, и ненавидел себя.
Я не позволю Тристе превратиться в такое же несчастное, наполненное отчаянием существо. Она сильнее, светлее, она сама свет. Она должна справиться. Она должна пережить предательство коварного демона. Она обязана жить дальше.
Наконец, я поймал кулаки. Поочерёдно поцеловал каждый.
— Я знаю, что уже слишком поздно, ками, — она тяжело дышала, от чего, казалось, налипшая на грудь ткань треснет, разойдётся на части, выпуская на волю что-то потаённое, чуждое, страшное. Закрыл глаза, призывая всё мужество, что когда-либо у меня имелось: — Прости меня, Камила. Я был чудовищем. Эгоистичным, самовлюблённым. Я вызвал демона и наслаждался властью, не думая о последствиях, о чувствах… О твоих чувствах. Уже нельзя ничего изменить, но, Ками, честное слово, я отдал бы за это всё что угодно. Прости меня.