Мама, я демона люблю!
Шрифт:
Мало ли чего он не хотел! Да и откуда ей-то знать? Сбилась с шага, хватая за хвост ускользающую мысль. Что-то не так. Что-то не сходится. Что-то скрывают.
Вернуться и выяснить, пока мама может ляпнуть лишнего?
В приоткрытую дверь ветер занёс мелкие мокрые капли. Они осели на подол, заставляя его прилипнуть к ногам, стекли на стопы.
Вы мне всё расскажите, голубчики! Вот верну одного донельзя таинственного демона, усажу вас двоих в рядок и выясню, что это вы не договариваете!
— Придержи эту мысль, — хоть мама точно не могла этого разглядеть в темноте да со второго этажа, я скептически сощурилась. Не увидит, так почувствует настрой.
Впрыгнула в безразмерные непромокаемые сапоги, что в сезон дождей стоят у входа у каждой уважающей себя хозяйки, и припустила вниз по улице.
Они словно поторапливали. Тюкали по макушке, скатывались по непромокаемой ткани, затекали в неплотно запахнутый ворот и уже напрочь намочили выглядывающие рукава и низ ночной сорочки. Дождевые капли, крупные, тяжёлые, больше похожие на град. Падали одна за другой, как камни, как горючие слёзы. Сапоги не подвели: действительно снизу воду не пропускали. Правда, дождь с лихвой компенсировал это и заливался в обувь сверху, через широкое голенище. Так что, останься я босиком, наверное, было бы суще.
Но я всё равно бежала. Мчалась, поскальзываясь, с трудом удерживаясь, чтобы не плюхнуться в покрытые рябью лужи. Что-то пугало, что-то торопило. Будто демон пропал не из-за трусости или странного совпадения. Будто грядёт что-то тёмное, липкое, что-то, из чьих лап нужно поскорее вырвать того, кто больше не выплывет в одиночку.
— Мау!
Когда я уже схватилась за дверную ручку отцовского дома, откуда-то сбоку выскочил промокший до шерстинки, с сумасшедшими глазами, но всё ещё узнаваемый Вениамин.
— Венька?! — я нетерпеливо присела на корточки и поманила мохнатого поближе.
Однако Вениамин зашипел и отскочил назад.
— Пх-х-х-х-а! Ма-а-а-ау! — предупредил он, упорно продолжая мокнуть.
— Вениамин, пожалуйста! Кис-кис-кис! — протянула руку, поманила щепотью, будто предлагая вкусненькое.
— Ма-а-а-а-а! — завёл кот на одной ноте, с презрением игнорируя призрачное угощение.
— Да вы все издеваетесь, что ли?! Венька, сейчас же иди сюда! Лучше утонуть под этим ливнем?
Вениамин предпочитал мокнуть, а не прятаться вместе с хозяйкой под козырьком дома. Он шипел, царапался, выворачивался и наверняка крайне неприлично выражался на своём кошачьем наречье. Но идти к Макклоту не желал и будто бы нарочно отбегал подальше, ведя меня за собой.
Не подумайте дурного, я очень люблю Вениамина. Я вообще люблю котиков. Кто же их не любит? Я не видела рыжего с самого утра и, признаться, сильно обеспокоилась, когда он не явился к ужину. А теперь так и вовсе здорово перепугалась: заставить толстого обалдуя покинуть двор родного дома не сумел бы ни пожар, ни потоп. Хотя последний, видимо, всё-таки заставил. Однако сейчас Вениамин стоял здесь, на немыслимом для кота расстоянии от родного очага, и продолжал демонстративно промокать.
— Не хочешь — как хочешь! — обиделась я и отвернулась. Вот ещё! Из-за одного ненормального мужика я уже бегаю посреди ночи под дождём, так теперь их ещё и двое станет?
Я дёрнула ручку ожидаемо запертой двери. Застучала ладонями по дереву, намереваясь перебудить всех соседей, если меня сейчас же не впустят. Стоило отвернуться, как Венька подошёл сам: потёрся мокрым — хоть выжимай! — боком о такой же мокрый сапог. И ещё раз просительно мяукнул. Ответить уже не осталось времени. На пороге оказался отец.
Он всегда работал допоздна. Самой глубокой ночью не удавалось застать его в простом домашнем платье.
Я горестно вздохнула, не решаясь поднять глаз. Вот сейчас он, ведь такой аккуратненький, в чистой рубашке и застёгнутом на все пуговицы сюртуке, брезгливо взглянет на меня. Мокрую, встрёпанную, неприлично одетую… или раздетую.
— Триста?
Зря я волновалась. Папин наряд уступал моему лишь по степени сухости.
Заляпанный декоктами, с забытым за ухом пером, с которого уже накапала целая дорожка чернил через щёку, по шее и в вырез расстёгнутой до самой груди, небрежно, только с одной стороны, заправленной рубашки.
— Папа? Ты в порядке?
Венька хыкнул, а я рефлекторно отступила назад. Такие шальные, отчаянные, сумасшедшие глаза на меня смотрели.
— Триста! — он расхохотался, словно случилось что-то, во что он уже практически перестал верить. А потом обнял меня, как не обнимал никогда, и втащил в прихожую. — Милая! Девочка моя! Ты пришла! Ты всё-таки пришла! Я знал, верил, что это случится! Я думал, время уже истекло! Ты всё-таки пришла!
— Приплыла, — смущённо кашлянула я. — У тебя тут… Немного чернил.
Я ткнула пальцем в свою щёку, неуверенно обрисовывая здоровенное пятно.
Папа торопливо размазал рукавом чёрную дорожку на всю половину лица.
— Всё?
— Д-д-да, почти, — тактично соврала я. — Тут кое-что случилось…
Он сжал моё запястье и волоком потащил по дому. Через гостиную, по лестнице в святая святых — кабинет.
— Я знаю, милая! Знаю! Я очень хорошо тебя знаю! Я всё просчитал! Всё подготовил! Всего два дня оставалось… Ещё немного, и я бы пришёл к тебе первым. Но ты всё же успела! Мы всё сделаем, всё исправим!
Втолкнул в комнату и захлопнул дверь, точно влепил подзатыльник.
— Папа, мне нужна книга…
Договорить не получилось. Слова затянулись тугим узлом и не желали отхаркиваться. Потому что кабинет, идеальный, таинственный, манящий папин кабинет, больше не напоминал обитель учёного.
Книги, записи, возвышавшиеся раньше ровными стопочками, которые мама, думая, что её никто не видит, раз за разом разбрасывала по полу, лежали изорванные, изрезанные. Каждое заклятие, каждый рисунок перечёркнут или дополнен. Какие-то страницы подправлялись аккуратно. Так, что не получалось разобрать изменённые пометки, какие-то грубо зарисованы крест-накрест, переписаны целиком. Некоторые записи не умещались на бумаге. Они тёмным водопадом стекали на пол, продолжались на деревянных досках, путались, сплетались в косы.