Мандарины
Шрифт:
— Мама.
Меня звала Надин. Идя по коридору, я соображала: если остаться надолго, она скажет, что я завладеваю ее друзьями; если же уйти слишком быстро, она подумает, что я их презираю. Я толкнула дверь; там были Ламбер, Сезенак, Венсан, Лашом — ни одной женщины: у Надин не было подруг. Они пили американский кофе возле электрического обогревателя; Надин протянула мне чашку черной терпкой жидкости.
— Убит Шансель, — сказала она внезапно.
Я мало знала Шанселя, но десять дней назад я видела, как он смеялся вместе с другими у рождественской елки; Робер, возможно, прав: дистанция между живыми и мертвыми не так уж велика; однако у этих будущих мертвецов, которые молча пили кофе, вид был пристыженный: вроде меня, они стыдились быть такими живыми. Глаза Сезенака казались еще более пустыми, чем обычно, он походил на лишенного рассудка Рембо {22}.
— Как это случилось? — спросила я.
— Неизвестно, — ответил Сезенак. — Его брат получил известие, что он погиб на поле боя.
— А он не нарочно это сделал? Сезенак пожал плечами:
— Возможно.
— Возможно также, что его мнения не спрашивали, — сказал Венсан. — Они не скупятся на человеческий материал, наши генералы, такие важные господа.
На его мертвенно-бледном лице налитые кровью глаза напоминали две раны; рот походил на шрам; поначалу обычно не замечали, что черты лица у него были тонкими и правильными. Лицо Лашома, напротив, казалось невозмутимым, будто высеченное из камня.
— Вопрос престижа! — сказал он. — Если мы все еще хотим изображать великую державу, нам требуется пристойное число убитых.
— К тому же, сам подумай, разоружить ФФИ {23}— конечно, неплохо, но, если можно ликвидировать их потихоньку, еще лучше для этих господ, — заметил Венсан; его шрам раскрылся в некоем подобии улыбки.
— Что ты выдумываешь? — спросил Ламбер строгим голосом, глядя Венсану в глаза. — Де Голль отдал де Латтру {24}приказ избавиться от коммунистов? Если ты это хочешь сказать, говори: имей, по крайней мере, смелость.
— Приказа и не надо, — ответил Венсан. — Они понимают друг друга с полуслова.
Ламбер пожал плечами:
— Ты сам в это не веришь.
— Возможно, это правда, — воинственным тоном заметила Надин.
— Конечно, неправда.
— Где доказательства? — спросила она.
— А! Ты усвоила метод, — сказал Ламбер. — Из ничего сочиняется какой-то факт, а потом вас просят доказать, что он ложный! Разумеется, я не могу засвидетельствовать, что Шансель не получил пулю в спину.
— Венсан и не говорил этого, — улыбнулся Лашом.
Все было как всегда. Сезенак молчал; Венсан с Ламбером цапались, и в подходящий момент вмешивался Лашом; как правило, он упрекал Венсана за его левачество, а Ламбера — за мелкобуржуазные предрассудки. Надин присоединялась то к одному, то к другому лагерю, в зависимости от настроения. Я старалась не ввязываться в их споры; на этот раз они были горячее обычного, верно, потому, что смерть Шанселя их так или иначе взволновала. Но в любом случае Венсан с Ламбером не могли поладить. В Ламбере чувствовался отпрыск из хорошего дома, тогда как Венсан скорее походил на хулигана; было в его глазах что-то не слишком внушающее доверие, и все-таки я никак не могла поверить, что он убивал живых людей из настоящего револьвера. Каждый раз, как я его видела, я думала об этом, но так и не поверила. Впрочем, возможно, Лашом тоже убивал, только никому не говорил, и его это не беспокоило.
Ламбер повернулся ко мне.
— Даже с приятелями теперь трудно разговаривать, — сказал он. — Да, в Париже сейчас невесело. Я вот думаю, а может, Шансель прав — не потому, что погиб, а потому, что пошел сражаться.
Надин сердито посмотрела на него:
— Тебя никогда нет в Париже!
— Я тут бываю достаточно часто, чтобы понять: здесь довольно мрачно. Но и на фронте гордости я не испытываю.
— Однако ты все сделал, чтобы стать военным корреспондентом! — заметила она кислым тоном.
— Я предпочитаю находиться там, чем оставаться здесь; но это полумера.
— О! Если тебе противно в Париже, никто тебя не держит, — заявила Надин с выражением нескрываемой ярости на лице. — Говорят, де Латтр любит красивых мальчиков. Ступай, поиграй в герои, давай.
— Это не хуже других игр, — проворчал Ламбер, остановив на ней полный намеков взгляд.
Надин внимательно посмотрела на него и сказала:
— Ты будешь неплохо выглядеть тяжелораненым, весь в бинтах. — Она усмехнулась. — Только не рассчитывай, что я стану навещать тебя в госпитале. Через две недели я буду в Португалии.
— В Португалии?
— Перрон берет меня в качестве секретарши, — небрежным тоном сказала она.
— Что ж, ему везет, — ответил Ламбер, — он на целый месяц получит тебя для себя одного!
— Не всем все опротивело, вроде тебя, — сказала Надин.
— Да, в наше время мужчины доступны, — сквозь зубы заметил Ламбер, — доступны, как женщины.
— До чего же ты груб!
Я с раздражением спрашивала себя, как они ухитряются попадаться на свои детские уловки! А между тем я была уверена, что они могли бы помочь друг другу возродиться; вместе им удалось бы преодолеть воспоминания, которые связывали и разъединяли их. Но, быть может, именно поэтому они и терзались: каждый ненавидел в другом свою неверность. Во всяком случае, вмешаться было бы непростительной ошибкой. Я оставила их цапаться и вышла из комнаты. Сезенак последовал за мной в прихожую.
— Могу я сказать вам два слова?
— Конечно.
— Речь идет об услуге, — сказал он, — я хотел попросить вас об одной услуге.
Я помнила, какой внушительный вид был у него 25 августа: борода, ружье, красный платок на шее — настоящий солдат 1848 года {25}. Сейчас его голубые глаза погасли, лицо опухло, и, пожимая ему руку, я заметила, что ладони у него влажные.
— Я плохо сплю, — сказал он. — У меня... у меня боли. Однажды друг дал мне свечу эбина, и это мне очень помогло. Вот только в аптеке требуют рецепт...
Он смотрел на меня с умоляющим видом.
— Какого рода боли?
— О! Везде. В голове. Особенно кошмары...
— Кошмары не лечат с помощью эбина. Лоб его стал мокрым, как ладони.
— Я все вам скажу. У меня есть подружка, подружка, которую я очень люблю, я хотел бы жениться на ней, но... я ничего не могу с ней, если не приму эбин.
— Эбин на базе опиума, — сказала я. — Вы часто его принимаете? Он смутился.
— О нет, только иногда, когда провожу ночь с Люси.
— Тем лучше, иначе недолго получить интоксикацию. Он умоляюще смотрел на меня, на лбу его выступил пот.