Мандолина капитана Корелли
Шрифт:
Мандрас слышал это выражение на фронте, оно ему понравилось, и он долго ждал возможности блеснуть им. Шутка поразила его своим остроумием, а он полагал: то, что остроумно, должно быть и привлекательным. Ему ничего так сильно не хотелось, как суметь снова внушить Пелагии то чувство, которое, боялся он, уже исчезло.
Но глаза Пелагии полыхнули огнем, и у Мандраса упало сердце.
– Я не это хотел сказать, – проговорил он. – Это была шутка.
Молодые люди посмотрели друг на друга, как бы отдавая дань прошлому, и Мандрас сказал:
– Я собираюсь уйти к партизанам.
– Ох! – выдохнула она.
Он пожал плечами:
– Выбора у меня нет. Ухожу завтра. Поплыву на лодке к Маноласу.
– А как же подводные лодки? – ужаснулась Пелагия. – А военные корабли? Это безумие!
– Можно рискнуть, если выйти ночью. Смогу плыть по звездам. Думаю, завтра ночью.
Повисло долгое молчание.
– Я не смогу писать тебе, – сказала Пелагия.
– Я понимаю.
Пелагия вошла на минутку в дом и вернулась, держа в руках жилет, который она так преданно шила и украшала, пока жених был на фронте. Застенчиво показав его, она сказала:
– Вот что я готовила для тебя, чтобы танцевать на праздниках. Хочешь, возьми его сейчас.
Мандрас взял жилет и поднял его перед собой. Склонив голову набок, он проговорил:
– Кажется, не совсем сходится, да? Ну то есть, узор на половинках немного разный.
Пелагию остро кольнуло разочарование, отдававшее предательством.
– Я так старалась! – жалобно воскликнула она в приливе чувств. – И никак не могу угодить тебе!
Мандрас хлопнул себя ладонью по лбу и скривился, показывая, какой он дурак:
– Господи, прости. Я не хотел, чтобы так вышло. – Он вздохнул и покачал головой. – С тех пор как я ушел оттуда, у меня язык, душа и мозги вроде как плохо соединяются друг с другом. Всё наперекосяк.
Пелагия забрала у него жилет:
– Я постараюсь исправить. А что мать говорит?
Он умоляюще взглянул на нее.
– Я надеялся, что ей ты скажешь. Я не вынесу ее рыданий и уговоров, если сам скажу.
Пелагия горько рассмеялась:
– Так что же, значит – ты такой трус?
– Жалко мать, – признался он. – Пожалуйста, скажи ей.
– Ладно. Ладно, скажу. Она потеряла мужа, а теперь теряет сына.
– Я вернусь, – сказал он.
Она покачала головой и вздохнула.
– Обещай мне одну вещь. – Он кивнул, и она продолжила: – Когда тебе захочется сделать что-то ужасное, подумай обо мне и не делай этого.
– Я – грек, – мягко сказал он, – а не фашист. И я буду думать о тебе каждую минуту.
В его голосе прозвучала трогательная искренность, и она почувствовала, что ей хочется заплакать. Они порывисто обнялись, точно были братом и сестрой, а не обрученными, и мгновенье смотрели друг другу в глаза.
– Храни тебя Господь, – произнесла Пелагия, и он грустно улыбнулся.
– И тебя.
– Я всегда буду помнить, как ты раскачивался на дереве.
– А я – как шлепнулся на горшок.
Оба коротко рассмеялись, он в последний раз призывно взглянул на нее и двинулся к калитке. Через несколько шагов остановился, обернулся и дрогнувшим голосом тихо произнес:
– Я всегда буду любить тебя.
А далеко от деревни Карло с капитаном, покрытые великолепной бежевой пылью, уныло осматривали стоявшую на дороге машину. Колес не было, а кабина под завязку была завалена еще дымившейся кучей навоза.
Вечером капитан заметил в кухне висевший на спинке стула изысканно вышитый жилет. Он снял его и повернул к свету; бархат был насыщенно-алого цвета, атласная подкладка пришита маленькими аккуратными стежками, которые, казалось, могли сделать только пальчики миниатюрного эльфа. Золотой и желтой нитью на жилете были вышиты томные цветы, парящие орлы и прыгающие из воды рыбы. Пробежав пальцами по вышивке, он ощутил плотность узора. Закрыл глаза и представил, как каждая фигура рельефно повторяет изгибы изображаемого ею существа.
За этим его и застала Пелагия. Она смутилась – быть может, оттого, что не хотела, чтобы он узнал, для чего она изготовила эту вещь, а может, потому, что устыдилась ее несовершенства. Капитан открыл глаза и протянул ей жилет.
– Это прекрасно, – сказал он. – Я такое только в музеях видел. Откуда это?
– Я сшила. И не такой уж он хороший.
– Не такой уж хороший? – не веря, повторил он. – Это шедевр!
Пелагия покачала головой.
– Половинки не совсем сходятся. Они должны быть зеркальным отражением друг друга, а вот тут видно, что этот орел получился под иным углом, чем вот этот, и этот цветок должен быть такого же размера, как вот тот, а он больше.
Капитан неодобрительно прищелкнул языком.
– Симметрия свойственна только мертвому. Вы когда-нибудь видели симметричные дерево или гору? Это хорошо для строений, а вот если бы вы увидели симметричное человеческое лицо, у вас бы сложилось впечатление, что его только полагается считать красивым, а на самом деле оно холодное. Человеческой душе нравится, чтобы в ее геометрии был небольшой беспорядок, кирья Пелагия. Посмотрите на себя в зеркало, синьорина, и вы увидите, что одна бровь у вас немного выше другой, что левое веко делает этот глаз чуточку шире. Но вы привлекательны и красивы, несмотря на… а иначе вы были бы статуей. Симметрия – для Господа, не для нас.
Пелагия скептически скривилась, собираясь нетерпеливо отвергнуть его голословные утверждения о ее красоте, но в этот момент заметила, что нос у капитана – не совсем прямой.
– Что это? – спросил капитан, показывая на орла. – В смысле, как это делается?
– Вот это филь-тире, – провела пальцем Пелагия, – а вот это – фестон.
Он оценил точеность ее пальчика и запах розмарина от ее волос, но покачал головой:
– Понятней не стало. Вы не продадите мне его? Сколько вы за него хотите?