Мантык, охотник на львов

Краснов Петр Николаевич

И при томъ-же — Русскій! Какъ мамочка, какъ ддушка Селиверстъ Селиверстовичъ, какъ Коля и Абрамъ, какъ она — Галинка!

Коля что то шепталъ Абраму.

— Ахъ, Коля, — сморщилась Галинка, — тише вы. Слушаемъ ддушку!

Ставили Русскіе по той степи крпости-городки.

III

МАНТЫКЪ, ОХОТНИКЪ НА ТИГРОВЪ

— Какъ разсказать то вамъ про тамошнюю нашу жизнь? — началъ Селиверстъ Селиверстовичъ. — Поймете-ли вы меня? Увидите ли вы степи безкрайнія, песчаную пустыню, лсъ камышей… такія мста, гд, можетъ быть, съ самаго сотворенія міра нога человческая не ступала. Вы вдь вонъ какіе! Горожане! Съ Абрамомъ то по городу пойдешь, а онъ на машины мелькомъ глянетъ, а каждую признаетъ — будто знакомаго человка по его облику. Это, молъ, Фордъ, а то Рольсъ-Ройсъ, Бенцъ, а тамъ Мерседесъ, или Ситроенъ этотъ самый [9] … Вамъ аэропланы ничто… А слети туда какой-нибудь

Фарманъ [10] — какъ бы еще за діавола не приняли и не замордовали киргизы… А уже, что напугались бы до полусмерти, такъ уже такъ! Вамъ, вотъ, кажется, что и лошади не нужны: — везд, молъ, машины пойдутъ, самолеты полетятъ, а тамъ: — все на лошадяхъ. Лошадь, да верблюдъ — первые друзья человка. И поятъ и кормятъ и одваютъ они киргиза. Отъ лошади берутъ молоко и длаютъ вкусный, терпкій, бодрящій, какъ вино, кумысъ, и саму ее, гршнымъ дломъ, заржутъ и съдятъ, отъ верблюда шерсть берутъ, кошмы валяютъ, изъ нихъ кибитки длаютъ, ковры плетутъ, подстилку на постели, одяла. Онъ, верблюдъ-то — прямо, можно сказать, кругомъ одваетъ человка. Ну и еще бараны, козы и коровы… Это — стада, какъ пригонять со степи, да пойдетъ подл кибитокъ ржанье, да мычанье, да блеяніе, да заревутъ верблюды — что твоя парижская опера! Такой концертъ — лучше не надо! Тутъ въ Европ — капиталъ: — машины, фабрики, или просто пачки цвтныхъ бумажекъ, положенныя въ банк, - тамъ капиталъ — табуны лошадей, да стада разнаго скота и верблюдовъ. И беречь ихъ надо и отъ лихого человка и отъ звря — отъ тигра. Повадится тигръ овецъ, или коровъ таскать — въ мсяцъ разорить богатаго киргиза хозяина. А поймать или убить его — какъ поймаешь? Онъ самъ за киргизомъ не прочь поохотиться. А уже, какой тигръ человчины попробовалъ, «людодомъ» сталъ — тоть такой длается опасный, что просто хоть за сотни верстъ бги отъ него. И теперь это край еще дикій и пустынный, хотя и чугунка прошла черезъ него — отъ Каспійскаго моря, отъ города Красноводска на Ташкентъ и дале, а тогда, восемьдесятъ лтъ тому назадъ, когда только-только занимали Русскіе этотъ край, тамъ и совсмъ было жутко.

9

Названіе системъ автомобилей по ихъ фабрикамъ.

10

Система аэроплана — названа по имени изобртателя.

Ночь настанетъ темная, безъ мсяца, вызвздитъ яркими звздочками, горитъ Божье небо огоньками, переливается, а внизу въ камышахъ жуть ходитъ. Зашуршатъ камыши. Что тамъ? То-ли втеръ набжалъ, колыхнулъ сухими метелками, то-ли тигръ крадется, или лихой человкъ подползаеть.

Часовой на посту стоитъ, — крикнетъ: — «стой, кто идетъ? что пропускъ?», — а у самого сердце замретъ, ажъ упадетъ куда то, похолодютъ ноги. И нтъ отвта… А бывало… вмсто отвта — прыгнетъ тигръ и на смерть задереть часового.

Ставили Русскіе по той степи для обороны, для опоры мирнымъ киргизамъ крпости — городки. Ставили ихъ изъ камня, изъ земли, да глины, блили стнки и далеко на золотистой степи серебромъ горли стны тхъ городковъ и надъ главными воротами, на еысокомъ шест — флагшток разввался Русскій бло-сине-красный флагъ. Опора, надежда и спасенье для всякаго подданнаго Русской державы.

Воть такъ-то, въ 1847-Мъ году, оренбургскій генералъ-губернаторъ Обручевъ на мысу, вдающемся въ разливы рки Сыръ-Дарьи, въ семидесяти верстахъ отъ Аральскаго моря, на правомъ берегу рки, построилъ такой городокъ-укрпленіе для защиты Русскихъ киргизовъ отъ набговъ хивинцевъ и коканцевъ. На этомъ мысу раньше стояла блая глинобитная постройка — часовня съ круглымъ куполомъ. Это былъ памятникъ на могил киргизскаго «батыря [11] » Раима. Отъ того и укрпленіе тогда назвали Раимскимъ. Потомъ его переименовали въ Аральское, затмъ перенесли на пятьдесять верстъ вверхъ по рк Сыръ-Дарь и назвали фортъ № 1. Теперь это цлый городъ — Казалинскъ.

11

Батырь — богатырь.

Въ Раимскомъ укрпленіи поставили гарнизонъ: — батальонъ пхоты — линейцевъ съ синими погонами, взводъ артиллеріи — дв бронзовыя пушки и сотню Уральскихъ казаковъ. Въ эту сотню попалъ и ддъ мой — Мантыкъ. Не родной ддъ, а троюродный.

Кругомъ пески, да солонцы. Днемъ на солнце, больно смотрть. Блестятъ, словно зеркало, солонцы. Надъ землею, на горизонт дрожить лиловое марево и чудятся въ немъ миражи. Города блостнные, рощи зеленыя. На дл нигд ни дерева, ни куста. Срой раскорякой ползетъ саксаулъ, [12] жесткими, сро-зелеными щетками пробивается верблюжья травка, да вдалек, надъ Сыръ-Дарьею, золотою стною стоять сухіе камыши, срютъ, голубютъ сухими, пыльными метелками. Надъ Сыръ-Дарьею кое гд поднимаются песчаные холмы — барханы, поросшіе срымъ колючимъ кустарникомъ, названнымъ за свою цпкость — «подожди немного». Почта приходила рдко. Гарнизонъ стоялъ безсмнно два года.

Лютая скука одолвала чиновъ гарнизона. Она была бы созсмъ нестерпимой, если бы не выручала — охота. А охота была по истин царская. Въ заросляхъ «подожди немного» и въ камышахъ въ изобиліи водились фазаны. Оттуда выскакивали красноватые, мелкіе туркестанскіе зайцы, а немного ниже, гд у береговъ Сыръ-Дарьи, образовались грязные, топкіе затоны — водились дикія свиньи, кабаны, бывавшіе иногда величиною съ добрую лошадь. Въ густыхъ камышевыхъ заросляхъ устраивалъ свое логово царь мстныхъ зврей, громадный среднеазіатскій тигръ, родной братъ королевскому тигру, водящемуся въ Индіи.

12

Саксаулъ изъ породы вересковъ — единственное растеніе Среднеазіатской пустыни, съ кривыми стволами, почти безъ листьевъ. Идетъ на топливо.

Охота на кабана была опасной. Раненый кабанъ бросается на охотника и можетъ своими крпкими клыками убить человка и лошадь. Но самъ кабанъ никогда не кинется на человка, а уходитъ отъ него. Другое дло — тигръ. Тигръ, если замтитъ, что на него охотятся, самъ обходитъ человка и старается схватить его сзади. При этомъ, когда человкъ идетъ по камышамъ, онъ съ трудомъ продирается черезъ нихъ, шуршитъ ими и шумитъ, съ трескомъ ломая стволы, тигръ же быстро крадется, извиваясь гибкимъ тломъ между камышей, неслышный и часто совсмъ невидимый. И потому на тигра охотились цлыми командами, по двадцать, тридцать человкъ, гд одинъ выручалъ другого.

Мантыкъ охотился на тигра одинъ.

Мантыкъ былъ высокаго роста, крпкій, сильный, мускулистый и красивый. Начальство его очень любило и разршало ему надолго уходить изъ укрпленія на охоты. Какъ большинство уральскихъ казаковъ, Мантыкъ прекрасно говорилъ по киргизски. Окрестные киргизы прямо обожали смлаго, ловкаго и честнаго казака. Мантыкъ зналъ повадку каждаго звря, каждой птицы. Зврь хитрилъ надъ нимъ — онъ умлъ перехитрить самаго хитраго звря. Двуствольное пистонное ружье, съ дула заряжающееся, кожаная пороховница, дробовикъ съ натруской, пыжи изъ верблюжьей шерсти, пистонница съ желто-бронзовыми пистонами, мшокъ съ провизіей за плечами, ножъ-кинжалъ на пояс — вотъ и все снаряженіе Мантыка. То верхомъ на своемъ крпкомъ маленькомъ киргизскомъ кон, который, казалось, такъ сжился съ хозяиномъ, что понималъ его, какъ человкъ и то смирно стоялъ, не шевелясь, ожидая, пока не придетъ хозяинъ, то мчался на могучій посвистъ Мантыка, словно спшилъ ему на выручку, то пшкомъ, Мантыкъ исходилъ вс окрестности Раимскаго.

Мантыкъ такъ изучилъ степь — такую, казалось бы — одинаковую и однообразную, что точно читалъ въ ней, какъ въ книг. Каждый, едва примтный слдъ звря онъ зналъ. Каждый разсказывалъ ему, кто и зачмъ здсь проходилъ. Среди милліоновъ камышинъ густой заросли онъ точно каждую узнавалъ. Какой нибудь помятый листокъ, сломленная камышина ему говорила ясне словъ, кто тутъ былъ и что длалъ. И потому — ему, можетъ быть, одному никогда не было скучно въ Раимскомъ и Средне-Азіатскіе пески и камыши онъ любилъ горячей любовью.

Мантыкъ былъ врный и честный товарищъ. Солдатское наше правило: — «самъ погибай, а товарища выручай» — онъ усвоилъ накрпко и никогда не задумывался онъ объ опасности, когда кидался выручить попавшаго въ бду товарища.

Крпкій былъ онъ солдатъ, удалой казакъ, — настоящей, старый Туркестанецъ.

— Вотъ такъ-то, однажды, бродя съ другимъ уральскимъ казакомъ по пескамъ, Мантыкъ зашелъ отдохнуть и перекусить въ кибитку киргиза.

Только разслись, обмнялись обычными восточными любезностями, — какъ въ кибитку вбжалъ мальчикъ-киргизенокъ. Лицо блдное, искаженное ужасомъ, глаза застыли.

— Ой баяу!… Чулъбарсъ!... [13]

Мантыкъ вскочилъ, схватилъ ружье, подтянулъ за руки къ себ киргизенка, погладилъ его по голов и сталъ ласково разспрашивать.

— Гд?… Какой тигръ? Да не ошибся ли ты съ перепугу?… Не принялъ ли кабана, а то просто заблудившагося барана за тигра?

Мальчикъ дрожіалъ мелкою дрожью… Сначала не могъ съ перепуга ничего толкомъ объяснить. Потомъ вдругъ быстро заговорилъ: -

— Нтъ, тюря…. Сюзъ чекъ калай улькунъ чулъбарсъ…. Словъ нтъ такой большой тигръ… Козленка укралъ… Вотъ какъ близко былъ..

13

Ой баяу — восклицаніе. Чулъбарсъ — тигръ.

У Мантыка загорлись глаза.

— Гд?… Гд… Показать-то можешь?

— А тутъ совсмъ недалеко… Подл камышей!

Казаки побжали съ мальчикомъ къ камышамъ. На ровномъ песчаномъсолонц четко отпечатались страшныя широкія лапы. Чуть вдавлены поджатыя когти. Кровь козленка темнымъ пятномъ лежитъ на песк… Кровавый слдъ каплями повисъ на камышахъ. Тутъ тамъ замараны камыши. Другой и не примтилъ бы ихъ — для Мантыка это, что столбовая дорога.

Онъ бросился по слдамъ тигра. Бгомъ, бгомъ, съ ружьемъ на перевсъ, рукою раздвигая камыши, о всемъ на свт позабывъ стремился Мантыкъ. И самъ сталъ такой же ловкій и быстрый, какъ тигръ. Они пробжали съ казакомъ шаговъ шестьсотъ, какъ на широкой полян увидали задавленнаго козленка. Тигръ почуялъ погоню и бросилъ добычу.