Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник)
Шрифт:
Было очевидно, что эти фразы он подготовил заранее. Мегрэ, сидевший с обнаженным торсом, промолчал.
Врач взял термометр и проворчал:
– Все еще тридцать восемь!
Мегрэ понимал, что это слишком высокая температура. Доктор, нахмурившись и стараясь не встречаться с ним взглядом, продолжал:
– Не вспоминая о вашем вчерашнем поведении, я скажу вам как врач, что если вы хотите выздороветь, то вам следует перебраться в более спокойное место. Конечно, вы можете истолковать мой совет иначе…
Произнося эти фразы, он зондировал рану, в которой были заметны очаги воспаления.
– Нет… Продолжайте…
Но Риво уже сказал все, что хотел. Осмотр закончился в полном безмолвии. Потом доктор молча уложил в сумку инструменты и вымыл руки. Перед тем как уйти, он взглянул Мегрэ прямо в глаза.
Был ли это взгляд практикующего врача? Или это был взгляд свояка Франсуазы и мужа странной мадам Риво?
Во всяком случае в этом взгляде сквозила тревога. Перед уходом он, по всей видимости, хотел что-то сказать, но предпочел промолчать. Затем комиссар услышал, как он что-то негромко сказал мадам Мегрэ, ожидавшей на площадке.
Хуже всего было то, что теперь комиссар вспомнил все подробности своего сна, который, вне всяких сомнений, был предупреждением. И кое-что другое тоже следовало считать предостережением. Сейчас доктор не сказал ничего особенного, но процедура оказалась гораздо более болезненной, чем накануне, и это было плохим признаком. Точно так же, как державшаяся высокая температура!
Он взял со столика трубку и тут же раздраженно бросил ее назад.
Вошедшая в номер жена тяжело вздохнула.
– Что он сказал тебе?
– Он не хочет ничего говорить! Это я пыталась расспросить его. Я поняла, что он советует тебе полностью оставить все дела и отдыхать.
– А что сейчас с официальным расследованием?
Отчаявшись переубедить его, мадам Мегрэ присела на край постели. Судя по ее виду, можно было не сомневаться, что она не одобряет поведение мужа и не разделяет его увлечения этим делом.
– А вскрытие?
– Они определили время смерти с точностью до нескольких часов. Он погиб вскоре после того, как ранил тебя.
– Револьвер, из которого он был убит, так и не нашли?
– Не нашли! Так как этого человека никто не опознал, фотография тела была помещена этим утром в местной прессе. Она попала даже в некоторые парижские газеты.
– Покажи…
Мегрэ взял газету, чувствуя некоторое волнение. Всматриваясь в фотографию, он подумал, что был, по сути, единственным человеком, который видел преступника живым.
Конечно, он не разглядел его лица. Но они провели вместе целую ночь. Он вспомнил тревожный сон – если это был сон! – соседа по купе. Его вздохи, внезапные звуки, похожие на сдерживаемое рыдание…
Потом две ноги, свисавшие с верхней полки, лакированные туфли, шерстяные носки ручной вязки…
Фотография была жуткой, как все фотографии трупов, которым стараются придать схожесть с живым человеком, чтобы облегчить опознание.
Невыразительное лицо. Стеклянные глаза. И щеки, заросшие седой бородкой, что отнюдь не удивило Мегрэ.
Ведь он подумал об этом еще тогда, находясь в одном купе с этим человеком! Почему он представлял его себе не иначе как с бородкой?
Теперь он мог видеть эту бородку, вернее, щетину длиной сантиметра в три, покрывавшую лицо его бывшего попутчика.
– По правде говоря, ведь это дело тебя не касается!
Жена снова атаковала его, хотя и в весьма мягкой форме, словно извиняясь. Она была очень огорчена состоянием здоровья мужа. И смотрела на него так, как смотрят на тяжело больного.
– Вчера вечером я слышала разговоры местных жителей в ресторане гостиницы. Они все против тебя. Ты можешь расспрашивать их сколько угодно, но никто не скажет тебе того, что знает. В такой обстановке…
– Возьми, пожалуйста, ручку и бумагу.
Он продиктовал телеграмму старому товарищу, когда-то работавшему в криминальной полиции Алжира:
«Прошу срочно сообщить в Бержерак сведения, относящиеся к пребыванию в алжирском госпитале доктора Риво пять лет назад. Благодарю от всего сердца. Мегрэ».
Выражение лица мадам Мегрэ было весьма красноречивым. Она написала то, что он продиктовал, но не верила в успех его расследования. Она не верила.
Он чувствовал ее настроение. И это злило его. Он мог принять недоверие со стороны постороннего человека. Но скептицизм жены был непереносим! Поэтому он язвительно сказал ей:
– Прекрасно! Не стоит редактировать текст или сообщать мне свое мнение. Отправь телеграмму в таком виде! И постарайся разузнать, как идет расследование! Об остальном я позабочусь сам!
Во взгляде жены явно сквозило желание помириться с ним, но он был слишком раздражен.
– Кроме того, я прошу тебя в дальнейшем держать при себе свое мнение! И не нужно делиться мыслями с доктором, Ледюком или любым другим идиотом!
Он повернулся на другой бок так неловко, так тяжело, что невольно вспомнил тюленя из сна.
Он писал левой рукой, поэтому буквы получались еще менее разборчивыми, чем обычно. Полулежа в очень неудобной позе, он тяжело дышал. На площади двое ребятишек играли в шарики прямо под окном номера, и ему очень хотелось крикнуть им, чтобы они помолчали.
Первое преступление: свояченица фермера из Мулэн-Неф подверглась нападению на дороге и была задушена, после чего ей в грудь вонзили длинную иглу, достигшую сердца.
Вздохнув, он приписал на полях: