Манюня
Шрифт:
– Я здесь, Арам,- гладила его по руке Рипсиме.
Когда поздно ночью толпа, наконец, разошлась по домам, дядя Арам обнял одной рукой свою Рипсиме, другой прижал к себе Анжелку и сказал:
– Надо отсюда переезжать.
– Куда?- заплакала Рипсиме.
– Поедем во Владикавказ, к твоей сестре. А то я этого не вынесу.
Целый месяц, пока шла подготовка к переезду, в нашем подъезде дежурила очередь из впечатлительных женщин, угрюмых мужчин и словоохотливых старух.
Дядя Арам прятался по родственникам и не ночевал дома.
– Скажите Араму,- обрывали телефоны
– Не знаю,- мотал головой дядя Арам.
– Он говорит, что с пятидесятипроцентной уверенностью будет мальчик,- передавали в трубку родственники.
– Мальчик родится!- раздавался на том конце провода вопль радости,- спасибо, Арам, они его назовут в твою честь!
– Я этого не вынесу,- качал головой дядя Арам.
– Не волнуйся, я с тобой,- шептала ему верная Рипсиме.
Анжела ходила по двору насквозь заплаканная.
– Не хочу уезжать,- говорила она.
– Мы тебе будем писать,- гладили мы её по голове.
Потом они переехали. В день отъезда дядя Арам пробился через толпу провожающих к нам домой, пожал папе руку.
– Юра, отправь летом Надю в санаторий, она скоро будет желудком маяться,- сказал он папе на прощанье,- и не переживай, будет у тебя сын. На твоё сорокалетие.
– Да ну тебя,- махнул рукой отец,- о сыне я уже не мечтаю.
– Ну-ну,- улыбнулся дядя Арам,- а Надю обязательно отправляй на лечение, ладно?
– Ладно,- обещал папа.
– И, это, я тебя умоляю, не называй сына в мою честь!- засмеялся на прощание дядя Арам.
.....................................................
*На нашем глазу(подстрочник)- обязательно, нивапрос:)
8 Манюня и ромалэ, или Ба сказала господибожетымой
Середина лета - жаркая для хозяек пора. Отходят черешня, абрикосы, малина, ежевика. Нужно успеть сварить варенье и приготовить джем. Нужно закатать в банки лучик летнего солнца.
Ба варила абрикосовый ждем. На абрикосовый джем Ба слетались все пчёлы с окрестных пасек, бабочки кружили за окном, радуга раскидывалась над домом Ба и связывала противоположные концы горизонта разноцветной подарочной лентой.
Природа регулировала температуру так, чтобы было не очень жарко, но и не слишком прохладно, а чтобы самое оно – градусов 22, и лёгкий ветер колыхал ажурные занавески и деликатно постукивал ставнями открытых окон.
Ибо даже природа старалась угодить Ба, когда она варила абрикосовый джем.
Потому что Ба в такие дни становилась совершенно несговорчивой и даже агрессивной. Конечно, в случае с Ба представить ещё большую степень несговорчивости крайне сложно, но при большом желании вообразить себе можно.
Ба ваяла и творила, как Антонио Гауди на стройке Собора Святого Семейства – без чертежей и набросков. И ни в коем разе нельзя было её отвлекать, потому что она постоянно совершенствовала рецепт, добавляя ингредиенты на глаз, по щепотке, по ломтику, по крупинке... Уходила в сад и возвращалась с очередным букетом разнотравий, в этот раз добавим ещё листик можжевельника, в задумчивости бубнила
На нас с Манькой возлагалась обязанность подрумянить на большой сковороде фундук, выскрести ваниль из стручков, притомить в духовке апельсиновые и лимонные корочки, извлечь из абрикосовых косточек сладкие ядрышки и очистить от кожуры… Также мы вырезали из пекарской бумаги кружочки размером в горлышко банки. Эти кружочки Ба потом замачивала в коньяке и накрывала ими джем непосредственно перед закруткой.
За любой наводящий вопрос мы рисковали получить по лбу деревянной лопаточкой, которой Ба размешивала джем. Поэтому мы перешёптывались, тихонечко пинались под столом, или перемигивались. Ходили в туалет гуськом, по стеночке. Если Ба случайно натыкалась на нас, когда мы ползли, затаив дыхание, к выходу, она издавала глухой рокот грозовой тучи – ааааа, шлимазлы!!! На шлимазлов мы никак не реагировали, потому что шлимазл являл собой чуть раздражённую, но, в принципе, вполне благодушную констатацию факта нашего существования. Но если Ба вдруг называла нас шлемиэлями, то у нас душа мигом уходила в пятки. Потому что этот таинственный шлемиэль она всегда сопровождала могучим подзатыльником!
Весь наш городок был в курсе, что Ба категорически нельзя отвлекать, когда она ТВОРИТ абрикосовый джем. Казалось, даже глупые ласточки старались изменить маршрут своего стремительного полёта в столь ответственный для мироздания день.
И только цыганам было это невдомёк. Впрочем, им это не возбранялось. Ведь появлялись они у нас наездами, раз в несколько месяцев, и совершенно не обязаны были быть в курсе всех нюансов местечкового масштаба.
Появлению цыган предшествовал тревожный слух. «Цыгане идут, цыгане идут!»- новость клубилась, опережая табор, сизым дымом, заползала в каждую квартиру, перетекала со двора на двор и расползалась по кварталам. Смятенная тишина накрывала город кусачей мохеровой шалью. Люди свято верили, что цыгане воруют коней и детей, и, за неимением коней, прятали по домам своих детей.
Табор раскидывал свои шатры неподалёку от городка, на берегу речки, и разводил в ночи высокие костры.
Показывались цыгане в городе на второй день своего приезда. Шли по улице цветастой говорливой толпой, о чём-то громко и весело переругивались, бренчали гитарами. Потом распадались на маленькие группки. Женщины ходили по домам и предлагали погадать.
Я помню, как однажды к нам в дверь позвонила цыганка. Она курила сигарету и поминутно громко смеялась хриплым смехом. И называла маму красавицадайпогадаю. Мама слабо улыбалась и отказывалась.
– Может, какое шмотьё есть дома, которое вы не носите? – спросила цыганка.
– Сейчас посмотрю,- заторопилась мама и ушла за одеждой.
Я стояла в дверном проёме и во все глаза наблюдала за незваной гостьей. Она следила за мной насмешливым взглядом, потом бросила окурок на пол, притушила его стоптанным носком туфли, поправила на голове платок.
– А знаешь, девочка, - сказала,- в твоей жизни всё будет так, как ты захочешь, только тебе должно этого сильно захотеться.