Манюня
Шрифт:
– Вот тебе стаканчик,- сказала она,- беги туда в деревья и покакай прямо в него. Смотри не промахнись. А потом закопаешь его в песок.
– А я так дырочку в попе не найду,- пуще прежнего зарыдала Гаянэ.
– Так. Сними трусы. Наклонись. Хо-ро-шооо.
Ба примерилась, приставили стаканчик к попе Гаянэ.
– Придерживай вот тут вот. Побежала!
И Гаянэ рванула с места, семафоря всем своей толстенькой попой. Бежала чуть нагнувшись, придерживая у "выхода" стаканчик руками.
– Лопаточку забыла,- крикнула ей вслед Ба.
– Потом вернусь за ней!
– Фух,- протёрла пот со лба Ба,- ну что, Сонечка, тебе покакать не
– Неть,- Сонечка увлечённо терзала затычку красного матраса,- я уже сдеяла ка-ка.
– Остаётся ещё мне тут покакать, и сегодняшнюю миссию можно считать выполненной!- выдохнула Ба.
– Простите?- наклонился к ней внук Гольданской.
– Фух, как вы вовремя,- обрадовалась Ба,- посмотрите за ребёнком, а я сбегаю туда в кусты.
– Здесь недалеко есть общественный туалет. Правда, ужасно загаженный, и очередь к нему большая, но всё же это лучше, чем в кусты ходить, вам не кажется?- неосторожно спросил Евгений Петрович.
Ба смерила его таким взглядом, что вся морская влага мигом выпарилась с тела Евгения Петровича.
– Там у меня внучка какает!- прогрохотала она на весь пляж,- а вы себе шуточки идиотские позволяете!
– О, простите меня, Роза Исааковна…
– Иосифовна! И я думаю, что у вашей бабушки таки были шрамы на лице,- выдохнула огнём Ба, подняла с песка лопаточку и пошла к пальмам.
Либидо Евгения Петровича было растоптано на веки вечные!
За время нашего отдыха в Адлере случилось ещё много чего интересного. Как-то:
• Сонечка умудрилась поймать и съесть пчелу. Пчела ужалила её в нижнюю губу, и все потом прыгали вокруг Сонечки, чтобы она не плакала и не расчёсывала до крови губу. Когда Гоги брал её на руки, она хваталась ручками за его уши и тёрлась зудящей губой о пышные усы.
«Уертихуостка»,- смеялся Гоги.
• Манюня нашла в саду черепаху и решила забрать её с собой домой. Рассказать взрослым об этом мы побоялись, и просто спрятали черепаху в Манин чемодан. На третий день Ба за чем-то полезла туда, и вопль, который она испустила, услышали на том берегу Чёрного моря. Далее, сыпля проклятиями, она кинулась нас разыскивать, но Гоги её опередил, заперся с нами в чулан и шёпотом говорил «ни разу в жизни не уидел чтобы черепаха так быстро улепётИуала».
• Каринка покалечила соседского мальчика, и его родители пришли разбираться с Гоги и Натэлой.
– Как можно пускать к себе таких неблагонадёжных жильцов,- ругались они.
– Сергей Максимович, не о том беспокоишься,- говорила Натэла,- переживать надо за то, что твой двенадцатилетний сын пять лет занимается борьбой, а его восьмилетняя девочка в два приёма уложила.
– Уот!- сокрушённо кивал головой Гоги.
А в вечер перед нашим отъездом Гоги затеял прощальный шашлык, и мы допоздна сидели в саду, за длинным деревянным столом, накрытым простенькой клеёнчатой скатертью, заедали сочное мясо хрустящим хачапури и салатом из запечённых овощей, и мама под диктовку Натэлы записывала рецепт «правильного» пхали.
На десерт взрослые пили кофе, а дети ели крупную, приторно-сладкую черешню и запивали её кисленьким компотом.
А
– Спасибо, генацвале,- гаркнула она, чем ввела Гоги в долгий благоговейный ступор.
Я навсегда запомнила тот июнь и густое ночное небо над Адлером и шумные его улочки и дни, когда мы все были вместе и ни одному нормальному человеку не было дела до того, грузин ты, русский, еврей, украинец или армянин, и казалось, что так будет всегда и этой дружбе нет конца и края.
Я навсегда запомнила вкус той приторно-сладкой последней черешни, и то, как Натэла смешно складывала губы трубочкой, назидательно приговаривая «Надя, ты главное запомни – орехи лучше толочь в ступке, а не пропускать через мясорубку», а Гоги, боязливо оглядываясь на Ба, объяснял дяде Мише «пожёстче надо быть с женщинами, даже если эта женщина – туоя мать».
Я ни к чему не призываю.
Я прошу вас остановиться на минуту и вспомнить, как это прекрасно – просто дружить.
Вот так должно быть сейчас. И завтра. И послезавтра. Всегда.
Спасибо.
7 Манюня и её бесконечные любови
За долгие десять лет своей жизни Манюня успела влюбиться пять раз.
Первой Маниной любовью стал мальчик, который перевёлся в их группу из другого садика. Мальчика звали Гариком, у него были круглые жёлтые глаза и рыжие кудри. Ритуальный полуденный сон Гарик упорно игнорировал. Он тихонечко лежал в своей кроватке, выдергивал из пододеяльника нитки и долго, вдумчиво их жевал.
– Какой глупенький,- решила Манька, и тотчас в него влюбилась. В знак своей любви она выдернула нитку из пододеяльника, скатала её в комочек и принялась жевать. Нитка на вкус оказалась совсем пресной. «Фу»,- поморщилась Манька.
– Она же совсем невкусная!- шепнула она Гарику.
– А мне вкусно,- ответил Гарик и выдернул новую нитку.
– Я его отучу от этой плохой привычки,- решила Манька.
К сожалению, Гарик через неделю вернулся в свой прежний садик, потому что новый ему категорически не понравился. Маня погоревала-погоревала, но потом ей это надоело, и она решила найти себе другой предмет для воздыханий. Она перебрала в уме всевозможные кандидатуры, и остановила свой выбор на воспитательнице Эльвире Сергеевне. Почему-то.
У Эльвиры Сергеевны была длинная пушистая коса и родинка на изгибе локтя.
– Хочу себе такую же,- потребовала Манька.
– Через десять лет у тебя на руке появится точно такая родинка,- пообещала Эльвира Сергеевна. «Теперь я буду любить её вечно»,- решила Манюня и принялась выказывать Эльвире Сергеевне знаки внимания, как-то: ходила за ней хвостиком и периодически, как заправский рыцарь, преподносила своей даме сердца золотые украшения, которые тайком таскала из шкатулки Ба. Эльвира Сергеевна честно возвращала все украшения и просила не наказывать Маньку.