Марфа-посадница
Шрифт:
Брадатый твердо выдержал взгляд государя. Ответил, опуская очи к грамоте:
— С того отступления пошли беды вся Новугороду! Но и паки же, суздальстии князи держали Новгород своими сынми, и великий князь Юрий Владимирович Долгорукий, и сын его, Андрей Юрьевич, иже по селу своему излюбленному Боголюбским прозывается.
— Но его полк и разбит под Новым Городом заступничеством иконы «Знамения Богородицы». «…И продаваху суждалец полоненых по две ногате», — отчетливо перебил Иван, повторив летописную строку.
Брадатый осклабился, покачал головой, осторожно возражая. Руки его протянулись к толстой книге. Он, не глядя, разогнул листы на заложенном месте,
— В летописце харатейном инако сказано… — нашел и прочел внушительно, даже перстом указуя:
— Сказано! «Не глаголем же, прави суть новгородцы, но злое неверствие в них вкоренилось крест ко князем преступати, и княжи внуки и правнуки обесществовати и соромляти, а крест честный к ним целовавше, преступати. То доколе господеви терпети над ними!
За грехи навел и наказа по достоянию рукою благоверного князя Андрея».
И паки о том же!
Посуетившись, Брадатый нашарил шитую шелковую заложку, поднял и разогнул другую книгу, в тяжелых, черною кожей обтянутых досках, с медными чеканными наугольниками.
— Писано, яко за три лета до того было знамение в Нове Городе, в трех церквах плакала икона «Святая Богородица», моля сына отвратить пагубу от Новгорода, дабы Христос, царь наш небесный, не искоренил бы их, как Содом и Гоморру, до конца, наказал, но помиловал, зане христьяне суть. Глаголет Давид: «Наказая, накажи мя, Господи, а смерти не предай мене!» Тако и сия люди новгородские наказал Бог, смиряя до зела за преступленье крестное и за гордость их. Навел рать, но и милостью своею избавил град их от погубленья конечного.
Брадатый заложил опять книгу и выпрямился, довольный собою. Но Иван хмуро глядел на дьяка, не возражая более, но и не соглашаясь с ним. Сказал коротко:
— Чти!
Степан Брадатый, объяснив Липицкий разгром суздальских войск братними раздорами князей, добрался, наконец, до «Святого благоверного доблестного князя Александра Ярославича Невского».
— «И земли тогда были его, княжеские, что нынче отошли овые к владыке, иные монастырям ли бояром высокоумным и дерзким. Александр Ярославич брал села и пожни под себя (при этих словах Иван согласно склонил голову), посуживал грамоты, суд вершил по своему князеву слову, в Торжке и Волоке закладников принимал, взял себе Терьскую сторону, посылал туда даньщиков княжих, а Новгород давал им подводы на путь». Непригоже тебе, государь, того отступатися, что пращур твой, Александр, держал!
«Беша бо новгородцы человеци суровы, непокоривы, упрямчивы, непоставны».
Кого от князь не прогневаша, или кто от князь угоди им? Аще и Великий Александр Ярославич не уноровил им! А еще хочеши распытывати, разогни книгу: «Летописец Великий Русский» и прочти от Великого Ярослава и до сего дни! «И такоже он, пресвятой великий князь Александр Невский, медоточивых речей папы Иннокентия не прия и веру православную сблюде. Немцы разбиша под Копорием, а изменников, переветников, извеша!»
Брадатый взял летописец и перечел с видимым удовольствием. Слово «извеша» подчеркнул голосом и взглядом, но Иван оставался бесстрастен. (Не в отца! Вешать, вешать их надоть, а он молчит!) Брадатый вздохнул и вновь принял тон бесстрастного повествователя.
Прослушав доклад до конца и сделав несколько поправок, которые Брадатый тотчас записал, чтобы переработать текст в точности по указаниям государя, Иван вновь возвратился к злосчастному разгрому суздальских войск трехсотлетней давности.
«Неужели он боится?» — вдруг подумалось Брадатому, и мысль эта, тотчас упрятанная им куда-то на самое дно сознания, была приятна. Она чем-то сближала, уравнивала, делала государя более понятным, давала ему, Брадатому, некую тайную власть над молодым великим князем, власть, проистекающую из возможности почтительного, с глазу на глаз, ободрения.
Все-таки он, Брадатый, старый советник отца великого князя! Его заботою прекращена тридцатилетняя усобица с Юрьевичами, погашен этот факел раздоров, и прах беспокойного Дмитрия Шемяки с той поры мирно покоится в Юрьеве монастыре под Новгородом… Понятия греха, так же, как и личной ответственности в делах подобного рода, у Степана Брадатого не было, ибо ответственность и грех, буде они есть, целиком ложились на плечи московских князей великих. Его же, Брадатого, назначение — исполнить, а иногда — подсказать, оставив решение опять же на волю и совесть великого князя. И этою своей малозаметной, хоть и важною деятельностью при государях Брадатый гордился более всего. Она чем-то возвышала его над тщеславной храбростью воевод и самолюбивой мудростью думных бояр великого князя, многих из которых Брадатый весьма не любил. Он был рад, когда этот выскочка, Федор Басенок, в борьбе, начавшейся после смерти Василия Васильевича, потерял очи. С тех пор молодой государь крепко забрал власть в свои руки и забирал ее все крепче. Это успокаивало, давало прочность, основательность всему и возвышало его, Брадатого, деятельность, перед делами заносчивых вельмож. Они везли, он же, незаметный и необходимый, держал в руках нити, соединяющие великое здание государственности.
Отпустив Брадатого, Иван задумался. Собранных данных как-то не хватало для оправдания новгородского похода. Если бы не было пресловутых грамот Ярослава! «Вольны во князьях…» Сама мысль о чьей-то чужой воле, противоречащей его собственной, вызывала в Иване глухое раздражение. Тем паче, что это была не воля одного лица: короля литовского, или хана Золотой Орды, или иного государя, с которым понятно было, как вести переговоры. Нет, это была воля неизвестно кого! Борецких? Уж не вдовы ли Исака Борецкого?! Иван усмехнулся. Феофилата Захарьина? Самсоновых?
Офонаса Остафьевича? Захария Григорьевича? Воля веча! Всех вместе…
Волей думного Совета московских бояр был он, ему принадлежало последнее решение. Здесь же приходилось рассматривать город, как лицо. В этом была некая известная с детства, и все же неправильность, неясность.
Доносят, что Борецкие в ссоре с Захарием Овином, что бояре Славенского конца против бояр Неревского… Но во всяком случае бояр можно пересчитать, узнать, договориться. Дмитрий Борецкий пренебрег его милостью — хорошо, он этого не забудет. Но чернь! Это вече: во Пскове, в Вятке, в Новгороде! Архиепископа, духовного владыку, божьего посланца выбирают по жребию! В свое время он не разрешил псковичам устроить свою епископию.
Тоже бы выбирали на вече невесть кого! Теперь по молитвам и стараниям митрополита и по изволению божию на новгородский владычный стол избран не тот, кого прочили Борецкие…
Посольство Василия Онаньина вызвало в нем особенный гнев опять этими отсылками на безликое вече. «Не наказывали!» Кто не наказывал?! Иван знал поименно всех посадников Великого Новгорода, и никто из них в отдельности не посмел бы противоречить его воле. Не только из бояр Славенского конца один Иван Офонасович, да и тот… Просил тогда войск для похода на Псков, воин! Не только из бояр Плотницкого, но и из бояр Софийской стороны вряд ли кто один на один взял бы на себя смелость противустать великому князю.