Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
— В Бастилию?! — в ужасе воскликнул Пьер.
— Ни за что на свете! — вскричал Дюпарке, вдруг возвратившись на грешную землю и осознав наконец, какая ему предназначена участь.
— Будьте же благоразумны!
Жак насмешливо ухмыльнулся:
— Выходит, Ришелье решил заточить меня в Бастилию, и я же, по-вашему, должен благодарить его за проявленное ко мне великодушие? Сесть в тюрьму во имя спасения семейной чести Диэлей! Согласиться на это наказание, дабы уберечь от позора свою собственную честь!.. Позволительно ли мне в таком случае полюбопытствовать, сударь, как поступили бы со мной, если бы я вместо того, чтобы принять вызов Тюрло, отказался драться с ним на дуэли?
— Не надо было убивать его, сударь! — сухо заметил Фуке.
— Выходит, следовало позволить ему убить себя!
— Да пусть бы и так! — снова заметил президент.
Жак пожал плечами и замолк. Невольно повернулся к Фуке спиною и, будто впервые заметив, стал разглядывать выставленные в витрине вещицы.
— Не следует думать, Дюпарке, — сурово продолжил президент, — будто нам с вашим дядюшкой не стоило никакого труда добиться снисходительности кардинала. Смею вас заверить, нам не раз пришлось прибегать ко всяким дипломатическим уловкам и просто нижайше взывать к его милосердию. Поначалу на все наши мольбы был один категорический ответ: «Дюпарке нарушил волю короля, а потому должен быть обезглавлен». А теперь выслушайте меня. После долгих просьб Белену д’Эснамбюку все-таки удалось уговорить его заточить вас в Бастилию. Таким образом, вам удастся избежать не только эшафота, но и позорного суда, на котором было бы ясно произнесено, что вы пошли наперекор воле короля…
Фуке снова замолчал, доброжелательно улыбнулся, подошел к Дюпарке и положил руку ему на плечо, будто вынуждая посмотреть ему в глаза.
— Я вполне понимаю ваши чувства, друг мой, — снова заговорил он. — Вам не улыбается мысль оказаться за решеткой! Но если вам угодно, заточение ваше продлится не более недели!
Жак резко повернулся к нему лицом и с видимым облегчением глянул на президента.
— Одной недели?..
— Да, сударь, всего одной недели! — подтвердил Фуке. — Но при одном условии…
— Ах, вот как! Есть еще и условие! И каково же, позвольте вас спросить, это условие?
— Если вы сей же час дадите свое согласие отправиться служить на острова, то, можете мне поверить, через неделю вы уже будете на свободе!
Дюпарке недоверчиво кашлянул, явно выражая свои сомнения.
— Но когда я уже буду в крепости, кто даст мне гарантию, что Ришелье снова не разгневается на меня, не переменит свое решение и не пошлет меня на эшафот?
— Он дал нам свое слово. А теперь возвращайтесь домой, за вами скоро придут, арестуют и препроводят в Бастилию… Там вам дадут все необходимое, чтобы составить прошение. Остальное я беру на себя. Клянусь честью, я позабочусь о том, чтобы ваше прошение было принято!
Жак с грустью покачал головою.
— Итак, — с горечью заметил он, — мне все-таки предстоит изгнание. Сменить тесную темницу на другую тюрьму, разве что чуть просторней — какой-то крошечный островок, затерянный в Карибском море! И что я там буду делать? Полагаю, служить при каком-нибудь плантаторе! Скажем прямо, попаду в услужение к человеку, чье происхождение куда ниже моего! И это вы называете спасением фамильной честь Диэлей!
Фуке снова улыбнулся.
— Сударь, — проговорил он, — как только ваше прошение будет подписано, ваша участь будет зависеть только от Американской Островной компании. И это я буду решать, на какой пост вас назначить.
— В таком случае, сударь, я вполне полагаюсь на ваше дружеское расположение.
— И правильно делаете, Дюпарке! Через неделю вы из порта Бордо покинете Францию и отправитесь на Мартинику, дабы занять там пост губернатора острова.
Жак даже вздрогнул от неожиданности.
— Губернатора Мартиники? — словно не веря своим ушам, переспросил он.
— Именно так, сударь. Полагаете ли вы, что при таком условии честь семьи Диэлей будет спасена?
С волнением и благодарностью Дюпарке сжал руки президента.
— Благодарю вас, сударь, — проговорил он. — Не нахожу слов, чтобы выразить вам свою признательность, но я докажу ее на деле, и, клянусь честью, вам не придется пожалеть ни о своем благородном жесте, ни о своей доброте, ни о своем выборе — и еще менее того нашему королю!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ужин у Фуке
Вконец измученная ласками Сент-Андре, Мари крепко спала. Но едва она проснулась, как к ней сразу же с прежней силой вернулись все ее вчерашние страхи, и тревога ее усиливалась с каждой минутой.
Было уже поздно. Солнце протягивало в спальню свои светящиеся щупальца. Она позвала Жюли, однако не успела та появиться рядом, тотчас же обнаружила, что вовсе не имела никакой надобности в ее услугах, и даже более того, присутствие девушки было ей в тягость.
Дабы скрыть свое волнение, она хмуро поинтересовалась:
— Где ты пропадала ночью, Жюли? Я ждала тебя, чтобы помогла мне раздеться. Но так и не дождалась…
— Ах, мадам, лакей предупредил меня, что вы уже вернулись, и я уж было совсем приготовилась поспешить к вам, но тут господин де Сент-Андре сказал, что не надо.
В глубине души Мари понимала, что не права; но при одной мысли о том, что могла думать о ней эта молодая девушка, которую Сент-Андре нанял ей в услужение и которая не могла не догадываться о ее преждевременной близости с будущим супругом, Мари чувствовала, как в ней закипает гнев.
— Мне думается, — проговорила она, — ты здесь, чтобы угождать мне, а не господину де Сент-Андре. Появись ты вчера вовремя, мне не пришлось бы раздеваться самой. Изволь сделать так, чтобы это больше не повторилось.
Жюли бросила на нее взгляд, в котором затаилась обида.
— Какие вы утром раздражительные, мадам, — заметила она. — А ведь обычно вы такие любезные и снисходительные!
Мари слегка растрогалась словами девушки. С минуту поколебалась. Потом спросила:
— А что говорят в Париже, Жюли?
На личике служанки отразилось искреннее удивление.
— Да ничего, мадам, — ответила девушка, — ничего такого особенного вроде не случилось. Господин де Сент-Андре уже уехал. Во дворец…