Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
Тот же и вправду подошел к нему и без излишних церемоний поинтересовался:
— Это вы желали меня видеть, сударь?
— Именно так, сударь. Не знаю, передали ли вам мое имя. Позвольте представиться: Жак Диэль, сеньор владений Парке, только что назначен губернатором Мартиники. Вот тут у меня письмо, — добавил он, вытаскивая из кармана камзола толстый, тяжелый от сургучовых печатей пакет, — лично от президента Американской Островной компании маркиза де Белиля.
Выражение лица Жерома де Отвиля тотчас же резко переменилось: из агрессивного и высокомерного оно мгновенно стало почти заискивающим.
— Честь имею, сударь, — любезно проговорил он, — засвидетельствовать вам свое нижайшее почтение.
— Этим письмом президент компании просит вас принять меня на борт своего судна и доставить на Мартинику.
— Можете считать, что это уже исполнено.
— Скоро ли вы намерены отплыть?
— Если бриз и дальше будет нам благоприятствовать, то нынче или завтра… Я прикажу приготовить вам каюту. Не желаете ли осмотреть корабль?
Жером де Отвиль отдал распоряжения окружавшим его матросам и повел Жака осматривать артиллерийское снаряжение.
Судовая команда ужинала. Молодому губернатору впервые довелось воочию наблюдать это зрелище. Меж пушек, в промежутках, оставленных для военных маневров, размещались столы и лавки, но они не стояли на ножках, а были подвешены канатами к потолку. На каждой из лавок перед тарелками с соленой рыбой сидело по четверо моряков, ни на минуту не спускавших глаз с двух жбанов с вином — что выходило по полпинты на брата. Что же до хлеба, то его, похоже, не раздавали рационами, а каждый брал себе столько, сколько душе угодно. На батарее, средь оголодавшего экипажа, который насчитывал не более ста восьмидесяти — двухсот человек, царила полнейшая тишина.
Хоть офицеры и открывали рты лишь для того, чтобы поглощать пищу, Жак с удивлением заметил, что почти все они родом из самых разных краев земли. Он не скрыл своего изумления от капитана, на что тот ответил:
— Вы не ошиблись, сударь! На этом ковчеге можно найти выходцев, почитай, из всех стран. Набрать команду оказалось делом непростым. Поначалу мы было подумали, что за пару часов без труда найдем всех, кого нам надо, тем более в таком городе, как этот, да еще после двух таких добрых призов, как «Фортуна» и «Бретань», но потом быстро поняли, что имеем дело с парнями, которых интересует только нажива, или с молодцами, вбившими себе в голову, будто стоит разок пальнуть из пушки, и противник сразу же поднимает лапки кверху. А в бою от таких, с позволения сказать, смельчаков больше вреда, чем пользы. Я предпочитаю набирать себе людей из тех, кто уже понюхал пороху и побывал во всяких иноземных портах.
Среди них были галисийцы — выходцы из Испании, говорящие на диковинном языке гальего, — которые, по словам капитана, никогда не пойдут в драку, не помолившись прежде Святому Жаку, но уж зато после хорошей молитвы скорее дадут разрубить себя на куски, чем хоть на шаг отступят. Были там и голландцы, толстые, словно пивные кружки, однако при звуках боевой тревоги враз обретавшие ловкость и проворство почище любого баска.
Среди матросов было несколько одноглазых. Они чокались меж собою, и Жак подивился, как это увечье делает их похожими друг на друга. Заметив его взгляд, Жером де Отвиль пояснил:
— Если они и одноглазые, то только потому, что такая уж у них манера — драться между собою. Нынче-то, как видите, у них затишье, но, уж поверьте, не всегда они такие мирные. Они наматывают волосы противника на указательный и средний пальцы, а большим выбивают ему глаз. Есть такие поднаторевшие в этом занятии, что никогда не промахнутся. А потому, когда случается идти на абордаж, они обычно отбрасывают свои пики и ножи, хватают первого же попавшегося им под ноги врага и ослепляют его с такой ловкостью и проворством, что любо-дорого посмотреть!.. Ну а теперь, сударь, пойдемте навестим отца Теэнеля…
Отец Теэнель, из Ордена иезуитов, тоже направлялся на острова, но с миссионерскими целями. Это был человек лет пятидесяти, с проницательным взглядом и суровым выражением лица.
Жак застал его в каюте за чтением Требника. Он был совершенно лыс и одет в длинное черное платье.
— Святой отец, — с низким поклоном обратился к нему Жак, — нам с вами предстоит долго жить бок о бок, мы ведь оба направляемся на Мартинику.
Жером де Отвиль выступил вперед и пояснил:
— Позвольте, святой отец, представить вам Жака Дюпарке, он только что назначен губернатором острова.
Иезуит закрыл Требник, любезно поздравил молодого человека, потом добавил:
— С этой минуты, сударь, я буду рассчитывать, что ваша поддержка поможет мне в моей многотрудной миссии! А она, позвольте вас заверить, совсем не проста, как, впрочем, и для всех прочих конгрегаций на Мартинике. С тех пор как появились американские негры, нравы там окончательно распустились…
— Можете вполне полагаться на мою помощь, святой отец, — ответил Дюпарке, — тем более что полномочия мои весьма обширны.
Иезуит заглянул своими маленькими черными глазками прямо в глаза Жаку, потом как будто собрался прочитать молитву, но передумал и снова уткнулся в Требник. Дюпарке понял, что аудиенция окончена и святой отец хочет, чтобы его оставили в одиночестве. Уже выходя из каюты, он заметил на стуле два пистолета калибром по шестнадцать пуль на фунт и невольно вновь бросил взгляд на священника. Тот заметил его удивление.
— Посоветовал бы и вам последовать моему примеру, — проговорил он. — Путь к Антильским островам далеко не безопасен, а ничто не может заставить пирата прислушаться к доводам разума лучше, чем добрый выстрел из пистолета…
Жак улыбнулся и в сопровождении капитана вышел из каюты.
Первым, кто привлек внимание молодого губернатора, едва они снова вышли на палубу, оказался тот самый гардемарин, что был с ним столь нелюбезен у причала. Тот же был совершенно ошарашен, заметив, как человек, с которым он только что так грубо обошелся, непринужденно разгуливает по кораблю. Но удивлению его не было предела, когда позади Жака он увидел самого капитана, выказывающего незнакомцу знаки величайшего почтения.
В глубине души он уже начал искренне раскаиваться в своей досадной оплошности. А потому, выждав, пока капитан «Проворного» отойдет дальше от Дюпарке, он приблизился к нему и заискивающе, почти угодливо проговорил: