Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
— Вы же сами знаете, я убийца и предатель…
— Ладно, возьми пистоль и забудь об этом. Подними его и оставь себе в память о человеке, которого ты не убил.
Могила опустил голову и посмотрел на блестевшую у его ног монету. Потом поднял глаза на Жака и проговорил:
— Похоже, вы хотите заставить меня пожалеть о многом, что мне довелось натворить… Так что оставьте себе свою монетку, не то, разрази меня гром, я, чего доброго, подумаю, что вы и есть сам дьявол-искуситель собственной персоной.
— Нет, я вовсе не дьявол, — спокойно возразил Жак. — Скажи-ка, а много ли на островах людей вроде тебя?
— Откуда мне знать, — скромно ответил Могила. — Могу только поручиться, что там нет ни одного, кто мог бы потягаться со мной.
— Ты к тому же еще и хвастун.
— Да что вы, сударь, вовсе нет… Был там один. Да только его уже нет…
С этими словами Ив жестом изобразил, будто сворачивает кому-то шею.
— Неужели ты совсем не способен хранить кому-нибудь верность?
— Чего нет, того нет, сударь. Разве что дьяволу…
Свободной рукой Дюпарке изо всех сил стукнул кулаком по столу.
— Что же, в таком случае считай, что я сам дьявол, и поклянись, что будешь подчиняться мне во всем. Поклянись вот на этом пистоле!
Ив нагнулся и поднял с пола монету. Пару раз покрутил толстыми пальцами, будто сомневаясь в ее ценности, но вместо того, чтобы положить ее себе в карман, кинул назад молодому губернатору.
— Что-то вы малость не в себе, губернатор, — проговорил он. — Больно уж вы добренький. Готовы поверить первому встречному. Сразу видно, вам еще никогда не доводилось побывать на Мартинике! Ох, и хватите же вы там лиха!
Жак взял монету и, поджав губы, молча положил ее в кошелек.
Могила же тем временем продолжал:
— Жалко мне вас, господин хороший… Вы вот тут просили меня поклясться вам в верности. Да если бы я даже и поклялся, неужто вы бы и вправду мне поверили? Доверились бы предателю, убийце? Да будет вам, добрейший сударь, зовите-ка лучше своего палача и велите ему намылить веревку… Так-то оно будет лучше для вас, да и для меня тоже! И скажите ему, пусть поторопится, мы с вами и так уже потеряли слишком много времени, и это говорит вам не кто-нибудь, а сам Ив Могила по прозвищу Лефор, или, иначе говоря, Силач! А он, скажу я вам, никогда еще никого не заставлял так долго ждать напрасно… и вот такое бесчестье — уже битых два часа, как вы не даете мне отправить вас к праотцам!..
Дюпарке подошел к богатырю ближе и каким-то бесстрастным голосом поинтересовался:
— И как же звали вашу суженую?
— Мари, — тут же, без всяких колебаний ответил тот.
В какой-то момент Дюпарке показалось, будто он стал жертвой галлюцинации. Голова вдруг пошла кругом. Он повторил:
— Мари?!
— Ну да, — подтвердил Лефор. — Ее звали Мари…
— И ты так и не знаешь, что с ней стало?
— Да нет, откуда мне знать. Могу только догадываться. Она ведь ждала ребенка. А в Лорьяне море берет все, что ему дают, и никогда ничего не возвращает. Должно быть, она бросила туда моего ребенка и стала портовой шлюхой, не при вас будет сказано…
— Но она могла выйти замуж за кого-нибудь другого.
— Кто знает, может, и так… — бесстрастно заметил Ив. — Да ведь только для меня это одно и то же.
Жак подумал о Мари, его Мари, которая теперь выходит замуж за Сент-Андре.
— Послушай меня, Ив Могила, — внезапно проговорил он, — нет, на сей раз ты не будешь повешен. Я велю отпустить тебя на свободу и даже, если ты пообещаешь мне вести себя на борту как полагается, вернуть шпагу, которой ты так ловко управляешься. Тебя высадят на Мартинике. А потом можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Но учти — я там буду губернатором, и малейшая провинность — прикажу казнить тебя без всякого снисхождения.
Великан вдруг весь затрясся, не в силах сдержать волнения. Потом сделал шаг к Дюпарке и, мгновенье поколебавшись, бухнулся перед ним на колени.
— Господин губернатор, — с каким-то невероятным смирением пробормотал он, — признаю, вы сильнее меня. Я никогда не боялся смерти, а потому никому еще не удавалось одержать верх над Лефором угрозами. Тысяча чертей! Вы попросили, чтобы я хранил вам верность, и нашли единственные слова, которые могли убедить такого закоренелого негодяя! В верности не клянутся, ее доказывают на деле! Можете отрубить себе обе руки и вернуть мне мою шпагу, это будет одно и то же! Видит Бог, на Мартинике вам еще понадобится такой человек, как я!
Дюпарке посмотрел в голубые глаза великана и проговорил:
— Я верю тебе.
— Пока буду жив! — был ответ Могилы.
Жак снова вытащил из-за пояса кошелек и бросил его пирату.
— На, держи, — проговорил он. — Пойди поиграй! Развлекись немного… Но не забудь, что отныне ты можешь рассчитывать на мою снисходительность меньше, чем кто бы то ни было другой на этом свете.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Мартиника
Неожиданно море стало серым. Неглубоко, почти на поверхности воды, куда ни посмотри, повсюду плавали пучки желтоватых, усыпанных небольшими шариками, водорослей, и местами их было так много, что они скрывали воду, а когда со всех сторон облипали корпус «Проворного», создавалось такое впечатление, будто корабль плывет не по воде, а по какому-то топкому болоту.
Это было Саргассово море, и оно возвещало, что уже совсем близко тропики.
Сидя в своей каюте, Дюпарке вновь и вновь задавал себе вопрос: почему, по какому такому странному наитию пощадил он человека, носящего столь зловещее имя — Ив Могила? С чего вдруг эта необъяснимая снисходительность к пирату, по которому явно давно уже веревка плачет, который упрямо выказывал полное отсутствие какой бы то ни было веры или морали и которому были явно чужды даже малейшие угрызения совести?! Связываясь с этаким субъектом, не обрекал ли он себя в будущем на неизбежные и весьма горькие разочарования?
Но Жак утешал себя мыслью, что, если уж и возникнет желание, он всегда посадит его на первый же проходящий мимо корабль и отправит во Францию или куда-нибудь еще.
Дюпарке как раз был погружен в эти невеселые размышления, когда дверь его каюты неожиданно приоткрылась и в проеме показалась высоченная, внушительная фигура, которая не могла принадлежать никому другому, как Иву Могиле по прозвищу Лефор. Тот робко огляделся по сторонам, явно желая удостовериться, что Жак один и он его не потревожил.