Мари в вышине
Шрифт:
– Простите. Мне очень жаль. Я действительно дура.
Так оно и было. То есть не в смысле, что она дура. Ей было и правда жаль. Она больше не смела и слова сказать.
– А что, среди ваших знакомых и такие попадаются? – продолжил я разговор.
– Антуан! – ответила она рассмеявшись. – Он может сделать кесарево корове, но стоит ему пораниться, становится бледным, как молоко.
Вот это было здорово. Представить себе здоровяка Антуана, который падает в обморок от любой царапины, – от удовольствия я даже забыл, что копаюсь в ее большом пальце.
Это было началом странных отношений. Она бросала меня на землю, вывернув руку, а я колол ей
Гонишь любовь в дверь, а она возвращается в окно. Хоть я и пытался думать о другом, прикосновение ее руки волновало меня. В тридцать восемь лет я впервые так держал руку женщины. С нежностью.
Оказалось, извлечение занозы с помощью швейной иглы – весьма чувственное занятие.
Конечно же, не зря я вернулся.
29
– Здравствуйте, это Мари. Я звоню из телефонной будки на рыночной площади. Обычно это вы приезжаете со мной повидаться, но раз уж я закончила с торговлей чуть раньше, то решила: почему бы мне не навестить вас, вы же обещали показать свои рисунки.
– Э-э-э… ладно… да. Я дома. Мне особо нечем вас угостить, но я могу заказать пиццу.
– Нет, нет, я ненадолго, меня ждет Сюзи.
Он продиктовал адрес. Это в двух шагах, я дошла за несколько минут. Он открывает дверь, немного смущенный, как если бы я застала его в неподходящий момент.
– У меня небольшой беспорядок, я не ждал…
Беспорядок? Да здесь куда прибраннее, чем у меня! Студия маленькая, но удобная. Для копа обстановка немного странная. Не знаю уж, чего я ожидала, может, постеров из боевиков. Ничего подобного. Чудесное пианино, на нем свеча и маленький Будда из красного воска. Много книг. Белая орхидея с двумя веточками, надо же! Репродукция Пикассо. «Герника». Я спрашиваю, почему именно она. Он отвечает: изгнание духов моего детства. Мне кажется, я не стою всего, что ему пришлось пережить. Он предлагает мне перейти на кухню и выпить по стаканчику. На холодильнике прикреплены рисунки. Я просто ошеломлена. Там есть и тот, который подарила ему Сюзи, на видном месте, а рядом ее изумительный портрет. Еще Альберт, ферма. И я.
– Как у вас получается?
– Рисую карандашами на бумаге.
Я даже не реагирую на его дурацкий ответ. Могла бы посмеяться, но стою, разинув рот.
– Да, но все эти детали и точность линий!
– Я очень наблюдателен, и у меня хорошая память.
– Сюзи просто потрясающая. Как на фотографии.
– Должен заметить, что у меня было время ее разглядеть, когда вы меня связали.
Улыбаюсь ему. Как выясняется, я все правильно сделала. Если б он сразу ушел, то не смог бы запомнить наизусть каждую черточку ее лица.
Среди рисунков – крупным планом лицо пожилой женщины.
– Это Мадлен?
– Это Мадлен.
– Она очень красивая.
– Ее я тоже помню наизусть.
– Она много для вас значит?
– Очень много.
– И часто вы рисуете?
– Постоянно.
И он мне показывает этажерку в гостиной. Целая полка блокнотов на пружине. Он дает мне один. Он весь заполнен рисунками, один прекрасней другого. У меня дыхание сперло. Он сидит рядом и разминает руки.
– Вы, кажется, нервничаете!
– Я впервые их показываю.
– Правда? Как жаль, они замечательные.
– Спасибо. Я рад, что Сюзи любит рисовать. Мне рисование очень помогает. И заменяет чье-то общество, и позволяет выразить то, что у меня внутри.
– А почему вы не выбрали это своей профессией?
– Потому что за это не платят. В смысле, регулярно
– А сейчас?
– Сейчас?
– Вам бы не хотелось поменять занятие?
– Трудно поменять жизнь.
– Почему?
– Незащищенность? Страх перед будущим? Начать заново, не имея ничего за душой?
– Мне бы хотелось все их пролистать. Но пора бежать.
– Придется вам вернуться, – говорит он с широкой улыбкой.
– Я вернусь…
– Когда?
Я не отвечаю. Целую его в уголок губ и убегаю раньше, чем он успевает отреагировать.
Он хорошо замаскировал свою пещеру. Неужели то, что внутри, может так отличаться от того, что снаружи? Он вынужден актерствовать, приспосабливаться. Как левша. Он был создан мягким, чувствительным, открытым, пылким, а ему навязали холодность, суровость, прямолинейность. И вот на бумаге проступают его противоречия.
Теперь он мне кажется очень красивым. Я такая. Мне необходимо наложить кальку пещеры на зримые черты лица, чтобы разглядеть человека по-настоящему.
Я хочу увидеть его снова.
30
Если б кто-нибудь меня увидел, то решил бы, что я полный кретин. Она меня поцеловала. Поцеловала. Почти в губы. Да, почти. Не совсем прямо в губы, но и не в щеку. Я хуже мальчишки, мне больше не хочется умываться. Это глупо, смешно, нелепо. Но так приятно. А я-то думал, что, пройдя возраст прыщей вокруг носа и пушка на щеках, про такого рода реакции можно забыть. Не тут-то было.
Она словно приподняла крышку, чтобы прикоснуться к плоти и проверить, достаточно ли промариновалось мясо и не пора ли его ставить в печь.
НО Я ГОТОВ ЛЕЗТЬ В ПЕЧЬ!!!
Сколько еще она будет меня мариновать?
Я сел на диван и закрыл глаза, стараясь сохранить в памяти ее запах. Запах ее сыров. Мне нравится, когда она пахнет сыром. Это отлично сочетается с моим хрустящим батоном. Мозг стал ватным, сердце трепещет. Я вновь вижу ее с моими рисунками, как никого никогда не видел. Сосредоточенная, восхищенная. Она, конечно же, первая, кому я их показал. Может, и другие были бы сосредоточенными и восхищенными. Но на других мне плевать. Именно от нее мне хочется и внимания, и восхищения. Только при ней во мне звучит самба. Только она открывает во мне того, кем я изначально должен был быть. Другие не вызывают у меня искренней улыбки. Потому что да, именно Мари вернула мне вкус искренней улыбки. Вкус к жизни. И если я загляну себе за спину, то увижу две маленькие припухлости. Два прорезающихся крыла. И мне бы стоило поберечься, если все это фальшивка. Я упаду с высоты и разобьюсь о землю, превратившись в простую коровью лепешку, мягкую и гадкую.
Но ради того, что я чувствую сейчас, в этот момент, я готов идти на риск.
Ужасно расставаться, не зная, когда наступит следующий раз. Чувствуешь и ужасное возбуждение, и ужасную неудовлетворенность. Так и подмывает кинуться в машину и догнать ее в дороге, затащить на заднее сиденье ее грузовичка и заняться любовью среди сыров; хочу, чтобы она вернулась, немедленно, и продолжила то, что начала, прикоснувшись к уголку моих губ. Но я не могу, потому что ей нужно время.
Слушай, все относительно. Ты ждешь уже двадцать лет. Остался всего пустяк. Зрелые плоды куда слаще. Ну вот, теперь я представляю этот плод. Кожа нежная, как у персика. Плоть сочная, как арбуз. Две маленькие малинки на кончиках грудей, ягодицы крепкие, как два яблока.