Марина
Шрифт:
— Раньше у меня была одна мама, а теперь две! Так что дай мне поважничать!
— Значит, мне написать ей, что ты согласна?
— На что я согласна?
— На брак.
— С кем — на брак?
— Со мной, с кем же еще!
— Стасик, я больна. Стасик, я не отвечаю за свои поступки. Не смей ко мне приближаться, слышишь?!! Стасик!!!
Вовремя явились Ксана с Аней. Уселись, уставились на Стасика с выжидательной укоризной.
— Я ничего, — сказал Стасик, — у меня тут рядом пальто в починке. И вообще, меня ждет такси. Я ухожу, вы уж тут без меня,
Он уходил печальный, сгорбленный, смешной. — Не жалко своего бывшего кавалера? — спросила Ксана у Ани.
— Жалко, — вдруг серьезно ответила та, — только я всегда знала, что он не мой кавалер.
— Я тоже Маринке говорила, — поддакнула Ксана.
— Откуда вы знаете? — опешила Марина.
— А Жанка на что? Всему курсу известно. Мария Яковлевна даже знает. И знает, что ты не болеешь, а симулируешь. Еще не хватало из–за какого–то дурацкого мальчишки… — Ксана все больше выходила из себя.
— Он не дурацкий мальчишка, — оборвала ее Аня, — он очень хороший мальчишка…
Марина была благодарна Ане за эти слова.
— Папа говорит, что из всех наших ребят он самый интересный, — добавила Аня.
— Не сватай! — буркнула Марина.
— Я и не сватаю. Мы не за тем пришли. Надо номер «в цирке» делать. Мы хотим быть львицами, давай с нами? Валя будет укротительницей — она похожа. Ее, кстати, сегодня не было, она на праздники ездила к родителям, но, наверное, согласится.
Стали думать про номер «в цирке» и про львиц. Придумали львиные имена: Сильва, Магдалина и Мурка. Отсюда родились и характеры львиц. Ксана, которой подошла бы Сильва, захотела быть Муркой.
— Я, уж извините, больше вас знаю свою натуру, Я — типичная Мурка. Общипанная, облезлая Мурка. А ты, Маринка, развивайся, раскрепощайся. Пока учишься — надо делать все. Пробовать, по крайней мере. А Анечка пусть будет Магдалиной — к ее прическе подходит.
Таким образом, роли были благополучно поделены, а вскоре позвонила Валя и сказала, что тоже согласна на свою роль. И действительно, роль ей подходила. Даже, на взгляд Марины, как–то уж слишком подходила: такой иссиня–белой сталью сверкали ее глаза, так повелительно звучало в ее устах «алле».
— Только мне нужен рояль, — сказала Валя, — обязательно музыка! Мы подберем что посмешнее, я сыграю выход каждой львицы, пальчики оближете. Вот увидите — цирк да и только!
И потом, когда Валя села у Анечки за рояль, оказалось, что музыка, с одной стороны, упростила их задачу, а с другой — вытащила наружу фантазию, которую они теперь не знали, как укротить.
Пусть Валя играла легонькие опереточные мелодии, но играла она их с такой веселой энергией и отдачей, что у Марины тут же выветрилась из памяти неприятная «укротительница». Нет, Анечка права, Валя просто прирожденная актриса, которой ничего не стоит за пять минут перевоплотиться пятнадцать раз.
И Марина была очень рада тому, что Валя на другой же день напросилась проводить ее из института.
— Ксан, прости… У меня к Маринке дело, — сказала Валя, — так что ты поезжай, а мы пойдем пешком.
— Ну? — спросила Марина, когда они остались вдвоем.
— Понимаешь… Мне стыдно тебе говорить… Но тут такое дело… Марин, ты одна можешь мне помочь!
— Если денег — то нету, хоть застрели.
— Ты что, с ума сошла? Денег мне не надо, да я бы у тебя и не попросила. Знаю, что у тебя нет… Но… другое…
— Да не тяни ты!
— Понимаешь, мне нужно письмо…
— Какое письмо?
— Любовное.
— Кому — любовное?
— Одному человеку, ты его не знаешь. Я не. могу попросить у Ани, она будет смеяться. А я… Ну, нету у меня слов! Нету! А я так его люблю! Он по–своему любит меня… Ну, как кошку, как собаку… А я люблю его… Ну, чуйства, чуйства!
За этим «чуйства» Валя попыталась скрыть серьезность своей просьбы, чтоб, в случае чего, Марина подумала, что она шутит. Марина все поняла верно, пожалела Валю. Вдвойне пожалела за несоответствие между ее актерским даром и полным отсутствием дара речи.
— Нет, ничего этого… конкретного… не надо. Я даже не очень хочу, чтоб он думал, что я… Я ничего от него не хочу, я даже подписываться не буду.
— Ну да, конечно, — поддержала ее Марина, — любовная анонимка это совсем не подлая анонимка… Но я… я не могу.
— Но ты же умеешь писать. И ты это… актриса. Представь себе умного взрослого человека, которого ты просто любишь… Без всякой взаимности. Вот и напиши… — она так умоляюще смотрела на Марину, что та, как загипнотизированная, сказала наконец «да».
Когда они распрощались, жалеть о своем согласии Марине было уже поздно. Ничего себе задание: написать любовное письмо неизвестно кому и неизвестно зачем. А главное — нельзя ни с кем посоветоваться.
Нет, странная эта Валя: работящая, талантливая, деловая — и такая наивная.
Двенадцать часов в сутки Марина проводила в институте. Казалось бы — прийти домой и упасть. Но нет, этого вовсе не хотелось. В то время как изломанное балетными «па» тело требовало отдыха, — а тело было изломано, разодрано на куски, потому что танцем Марина занималась не два часа, как все, а четыре, как вынуждала ее Ксанка, тоже «плавающая» в танце, — так вот, когда тело бессильно, мешком, сваливалось в постель, просыпался мозг. И в мозгу была такая чехарда, что проникни в этот возбужденный мозг два психиатра разных школ, они передрались бы между собой, споря о том, кто их пациентка: сумасшедшая или гениальная. А тут еще Гомер, Софокл и компания, Шекспир, Сервантес, Пушкин. А языки?
Ох, как много перемен случилось вдруг в жизни Марины Морозовой! Поэтому, хочешь не хочешь, ей при шлось задать себе вопрос, который некоторые люди ни разу не удосуживаются задать себе в жизни: кто я такая? Действительно — кто? А тут еще отец оказался не отцом, детство, по словам Мастера, не такое, как у всех да еще толкуют про какой–то ее талант, да еще Стасик со своими притязаниями, да учеба, к которой она относилась серьезно, потому что ей было интересно… Все требовало сил, времени, размышлений.