Марина
Шрифт:
Стасику и приятно и страшно оставаться вдвоем с ней.
— Сколько тебе лет, дремучее дитя? — спрашивает Таня.
Что она нашла в нем такого дремучего?
— Скоро двадцать два. В мае.
— О, ты уже совершеннолетний… И кто же ты?
— Как — кто?
— Ну, чем занимаешься?
— Я буду актером.
— Слушай, ты хорошо знаешь Витьку? Старшего–то Лагутина я хорошо знала, а вот его.. знаешь?
— Ну, знаю… Только недавно…
— Да, с тобой говорить бесполезно.
— Ну почему? Скажите, если это не тайна… А если тайна, то тем более…
— Слушай, ты что, из деревни?
— Почему из деревни?
— Только в деревне люди думают, что бывают тайны. Ты,
— Нет, откуда же…
Таня бродит по комнате, пока не находит свою сумку, трясет ее, на пол сыплется содержимое: кошелек, косметичка, расческа, сигареты, крошки, табак. Потом она садится к телефону, крутит диск тонким длинным пальцем.
— Алло! Привет, Марчелло. Я у Лагутина. Алешка и Зойка в Коктебеле. Да никого нет, кроме меня, — и вешает трубку.
— Почему — Марчелло?
— Это из анекдота. Люка, ты? Приходи к Лагутиным. Возьми грибов. Ага. До скорого.
— Скажите, у вас что–нибудь случилось? Вы такая странная…
— Тихо, мальчик! С тобой случится то же самое. Приедешь по распределению в город Наперекосянск…
— Разве есть такой город?
— Тьфу ты, конечно нет! Ты даже этого не понимаешь!. А меня распределили хорошо, но я, как это говорится… Любила человека… И его запихнули в Наперекосянск. Он был кукловод… Ты слыхал такое слово — кукловод? И я не нашла ничего умнее, как тоже стать кукловодкой. Вначале мне платили сто десять, пока не было осветителя и меня можно было оформить осветителем, но потом осветитель явился и… осветил. А мне дали восемьдесят пять — актерскую ставку. И мы жили в шалаше. И водили кукол, а для души состояли в драмкружке при Доме шахтера. Потом у нас появился бэби. Ну, что ты так смотришь, ребеночек, да, да. Третий, как понимаешь, лишний. Мой муж решил, что лишний он. Он по любил к тому времени бурового мастера… Чего ты вытаращил глаза? Это женщина — буровой мастер. И она жила не в шалаше… В общем, я с моим Андрюшкой вернулась сюда, домой… Семья у меня хар–ро–шая, ну прямо как есть хар–рошая. Отец всю жизнь курит и всю жизнь скрывает это от матери, сестра всю жизнь глухая и делает вид, что слышит… Тоже скрывает… Мать, при мне же, врет по телефону своим знакомым, что я уехала к мужу, который меня, оказывается, не бросал… А я восемь лет жила без них, мне сейчас легче с папуасами, чем с ними… Я лучше опять в кукловодки пойду…
— Но ваш муж негодяй! Подлец.
— Не–ет, не негодяй. Просто он актер. А когда ты зарабатываешь сто двадцать, то ты уже не мужик, пойми это. Ты баба. Ты хуже бабы, потому что баба может из–за любви согласиться жить в шалаше… А мужики… они капризные… Я ему и без наших общих неприятностей надоела… А тут ребенок, денег нет. Родители помогать не хотят. Вот, одевают меня как на продажу, а денег не слали. Моя мать говорит: он мужчина, пусть заработает. Мы можем помогать тебе, но платить деньги твоему мужу для нас оскорбительно. А у его родителей еще четверо детей. В общем, так я сюда и прикатила.
— Где же вы сейчас работаете?
— А нигде. Вот если еще месяц не устроюсь, лишат прописки.
— Почему же вы не устраиваетесь?
— Кому я нужна? Неужели ты не видишь, что я уже типичный кукловод из провинции? У меня уже голос не так звучит, а от веры в себя нуль без палочки остался.
— Но вы же так выглядите… Вы такая…
— О, это уже интересно. Что же ты подумал, когда меня увидел?
— Не знаю… Но вы очень элегантны… И… такие только в Ленинграде бывают. У нас в Воронеже таких не было.
— Боже, мальчик, как тебе мало надо! Ну честное слово, тебя может охмурить любая девка, которая вертится у гостиниц. Их внешность и шмотки — их работа. А настоящие — не такие.
Громко, будто намеренно громко стукнув дверью, явился Виктор. Так же громко протопал по коридору и распахнул дверь.
— О, вы не целуетесь? — сказал он своим вечно двусмысленным тоном.
— Как тебе не стыдно, — возразил Стасик, готовый заплакать от жалости к Тане, — ведь ты же знаешь…
— Что — знаю?
— Про меня все знаешь.
— А, про твою репу…
— Про какую репу?
— Слушай, Лагутин–младший, отстань от ребенка! — крикнула Таня и, повернувшись к Стасику, объяснила: — Репа — это девушка на его языке. У тебя есть девушка?
— Есть! — гордо сказал Стасик.
— Только она об этом не знает! — бросил Витька. — А если и знает, то не знает, куда от него деться.
— Неужели его кто–то не любит? — сказала Таня и погладила Стасика по голове. Он замер под ее рукой, радостно и стыдно надеясь, что у этой красивой Тани есть к нему что–то большее, чем расположение собеседницы, что именно она, эта Таня, приоткроет ему одну из тех тайн, которые сейчас так горячо отрицала. Но нет! Она расхохоталась и сказала Витьке:
— Я все–таки не так стара, чтоб трогать младенцев. Остальной вечер Стасик помнит смутно. Помнит, что без конца приходили люди, самого разного возраста и вида: от шикарных джентльменов, которым эдак под сорок, и до ровесников. Курили, беседовали, рассказывали какие–то истории о всем известных, но отсутствующих людях. Краем глаза он следил за Таней, но она куда–то отодвинулась.
— Ну вот, а Муля, вместо того чтоб спеть «жена моя», спел «Сестра моя». А этот нашелся и отвечает: «Так ты сестрат? Не знал я ране…»
— А Кася оболванила фермера с ранчо.
Какая–то девица, не пойми сколько ей лет, на все рассказы говорила:
— Я знала Мулю, я знала Касю… Ну как же, Муля! Ну как же, Кася!
Стасик задремал и многое пропустил мимо ушей, но его разбудила Таня.
— Мальчик, не спи! — кричала Таня через весь стол. — Ты же видишь наконец богему. И как тебе богема? Так, что спать захотелось? Вижу. Вот, посмотрите
Часть IV. ШКОЛА ПЕРЕЖИВАНИЙ
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА
На спектакль пришел Володя Рокотов, и я решила взять его с собой на свадьбу Игоря и Ксаны. Старик со своей неуклюжей грацией намекнул мне, что лучше бы я явилась не одна. Несмотря на всю бестактность его намека, я не обиделась: знаю, почему он так говорит. Поднимает мой авторитет. Одинокая женщина много теряет в глазах общества. Как и одинокий мужчина, кстати. По крайней мере, судьба у того же Володи сложилась бы несколько иначе, если б у него была умная жена со сворой блестящих приятельниц. Жены и их приятельницы создают репутацию, тот самый загадочный ореол вокруг человека, который, с одной стороны, есть дым, а с другой приносит всякие блага, даже вещественные. Уж тогда бы Володину кандидатуру не отвели бы четыре года назад, когда Старик набирал предыдущий курс и хотел взять Володю себе в помощники. В чем дело, почему, никто не мог толком объяснить, но, несмотря на громкое заступничество Покровского, Володю отмели. Он не огорчился, а если огорчился, то виду не подал, зато бедный Старик до сих пор чувствует себя перед ним виноватым и избегает встреч. Хотелось их помирить, а заодно переадресовать похвалы Покровского, потому что он хвалит меня за то, что придумано Володей. Старик прятался от меня перед началом занятий, мне и пришлось обратиться к Рокотову.