Марина
Шрифт:
Я не понимаю только, почему Маринка поддакивает Лагутину в последнее время. Нет, про Алину она не знает, это я хочу сюрпризом. Маринка, даже если Алина ей понравится, все равно скажет, что не нравится. Она последнее время по любому поводу спорит со мной. Ну, да ведь известно, что такое женский ум! Правда, у Алины как раз ум настоящий, не женский. А Маринка… Тут мы с ней попали на концерт одной французской певички. Ну и ну! Что это был за концерт! Такая потасканная бабенка, вся в каких–то перьях, голосишко есть, но какой–то тоже потасканный, как и эти перья, больше пляшет, чем поет. Потом вывела на сцену какого–то прилизанного парикмахерского итальянца, тоже пошлого, да еще тенор у него, ужас! Она его за собой возит, как более известная, на нее билеты берут, а она его вам в нос. И вот пели они по очереди:
— Как унизительна бездарность, — сказал я. Маринка посмотрела на меня как на пустое место, я уже знаю этот ее взгляд, и сказала:
— Пошел вон. Ничего ты не понимаешь.
Она только и может что говорить мне такие гадости. Она, как и Лагутин, думает, что больно умная. Конечно может, я чего и не понимаю, но уж в данном–то случае и понимать нечего. Я все же попросил ее объяснить, в чем дело, — не стала. Она вечно так: чтоб только меня унизить, а объяснить — извините. Она вообще очень высокомерная. Это ее Мастер с Марией Яковлевной испортили, потому что с первой консультации начали с ней носиться. А сейчас вот дело до отрывков дошло — где ж ее талант? Нет, талант дело стихийное!
Алина нашла у меня на руке бугор таланта, а еще сильно развитый бугор Венеры. И вообще, она мне такие потрясающие вещи наговорила! Сказала, что с линией сердца у меня нелады — сплошной темперамент и секс, нравится сразу много женщин. Она сказала, что в наше время это удивительная, редчайшая черта.
— А ты многих с ума сведешь, — сказала она.
— Но разве это хорошо? — удивился я.
— Почему же плохо? Настоящему мужчине это на роду написано. Не сидеть же с одной!
Она правильно говорила. Вот и ученые доказали, что семья отомрет. Потом Алина мне сказала, что первый брак у меня будет через год. С одной стороны, странно, а с другой… Завтра, завтра… Все орут и спрашивают про это «завтра». А если я не хочу? А если я не огляделся еще? Почему я должен жениться на первой же, с которой я… Да ни один нормальный мужик не женился на первой же. Я должен еще оглядеться. Нет, Маринка неплохая, и я ее люблю по–своему, но жениться… Я к ней присмотрелся и понял, что жениться пока не могу, когда я в нее влюбился, она была талантливая, веселая, неприступная, а теперь… Теперь она какая–то недоваренная. Вот и Мастер говорит, что недоваренная. Пироги печет! Я ее прошу пироги печь, что ли? Я ей вообще говорю, что лучше питаться в столовой. А она про деньги. Вечно у нее деньги на уме. Вот уж чего не мог подумать! Конечно, деньги нужны. Но ведь может же она у родителей попросить или у сестры. Я–то у мамы беру, и ничего, а она, видите ли, не может. Да что у нее за родители такие? Неужели не видят, что дочь нуждается, что она плохо одета? Мне неудобно, когда она ходит со мной по институту в спортивных брюках из эластика. А тут платье комиссионке за двенадцать рублей купила — ужас! Да и вообще… Я ведь не первый у нее… Нет, нет, я не подлец вовсе. Я понимаю. Я не ханжа. Но это если б я ее любил настолько, а так… Ну что мне делать! Ну я такой! Такой, какой есть. Во мне секс и темперамент. А она ревнивая, некрасивая, плачет много. Разве сравнишь ее с Алиной, например? Про Алину ходит много сплетен, но это от зависти. И Крошкой Цахес ее зовут от зависти. Но зато в Алине чувствуется порода. Да и общество свое у нее есть. Она так интересно про своих знакомых рассказывает. И про свою жизнь. Как два мужика из–за нее стрелялись. А уж как она одевается! Только вот что она нашла во мне? Не могу я интересовать такую женщину, где мне… А с другой стороны… Но ведь сегодня, когда я пригласил ее после отрывка в шашлычную, она пошла. Может, я ей не совсем неинтересен? Но нет, нет, я ни о чем таком не думать. И хватит об этом.
Пока я у двери искал по карманам ключ, я вдруг услышал Маринкин голос. Голос был веселый, как раньше. С кем это там она говорит по телефону таким голосом? Это, конечно, нехорошо, но я прислушался. Ну конечно! Называет его Сережей. Значит, тот, бывший. У меня прямо коленки затряслись, и плакать захотелось.
— Завтра не могу, — весело кричала она, — завтра я женюсь!
Представляю, как приятно ей щелкнуть этого негодяя по носу. Но что же это значит: «Завтра не могу»? Это значит, что послезавтра она может с ним встретиться? Нравится мне такое! Вышла замуж и побежала на свидание с первым любовником. А уж голос–то какой! Радости–то! Ну нет, моя девочка! Никуда ты не побежишь. Ни завтра, ни послезавтра. И какое право имеет этот негодяй ее звать? После того, как он с ней так поступил! Она будто услышала мои мысли и сказала там, за дверью:
— Сережа, — сказала она, — если тебе не трудно, то скажи… ответь… что во мне было не так, что ты тогда ушел от меня?
Я бы все отдал, чтоб услышать его ответ. Но его нельзя было угадать по ее словам:
— Ты говоришь неправду, Сережа… А мне так нужно знать это. Именно сейчас. Как мне страшно сейчас. Но это не телефонный разговор. Ладно, послезавтра позвоню. Пока.
Я услышал ее удаляющиеся от двери шаги и только тогда, выждав немного, вошел в квартиру. Нет, женюсь. И ничего этому ее Сереже не обломится. Так и шныряют кругом всякие. Умные очень.
Она смотрела на меня с какой–то обалденной улыбкой. Сияла, как семафор. Конечно, Сережам положены такие улыбки.
— Ты что такая веселая? — спросил я.
— Да так. Весна ведь…
— А, ну раз весна…
— Стасик, ты был в общежитии?
— А зачем это?
— Но ведь Игорь звонил… Они с Валей тебя ждали…
Лицо у нее сразу же изменилось. Ну вот, опять начнется проработка. Мне этих проработок совсем не хотелось.
— Не волнуйся, с ними я все уладил… — соврал я и увидел, что она поняла, что соврал. — Но зачем мы все обо мне… По–моему, ты тоже на репетиции не была…
— У нас послезавтра. Сегодня лагутинская Таня не может…
— И ты по этому поводу такая веселая? А может, тебе звонил кто–нибудь?
— Никто не звонил! — быстро сказала она.
И даже не покраснела! Вот удивительно. Нравится мне эта женская двуличность! Я только придумывал, как бы мне поостроумнее поймать ее. Но чтоб одной фразой.
Тут опять зазвонил телефон. Она убежала. Не возвращалась очень долго. Чуть ли не полчаса. Я как дурак подслушивал теперь уже у другой двери, но с кем она говорит — не понял. Она вообще почти ничего не говорила, а только слушала.
Что со мной произошло за это время — не в сказке сказать. Правда, многие говорят, что перед свадьбой всегда так бывает.
Вернулась она красная и встрепанная. На глазах слезы, зло расхохоталась.
— Что такое? — как можно равнодушнее спросил я.
— Интересные новости…
У меня мелькнула мысль, что опять звонили Иванов ли Ермакова. Жаловались на меня. Мне, конечно, стало нехорошо. Выслушивать от Маринки упреки мне надоело.
— Сеня… — сказала она.
Я про себя вздохнул с облегчением.
— Он объяснил, зачем мне звонил Сережка.
— Ах, все–таки звонил?
— Ну, звонил… Он был такой убитый, что я не могла повесить трубку. Он хотел встретиться.
— Но мне ты не сказала, что он звонил…
— Ты бы не так понял.
— Конечно. Где уж нам уж…
— Стасик, перестань, — устало сказала она, подумала довольно долго, а потом преподнесла какую–то путаную историю про бланки, наряды или что–то в этом роде.
— И получается, что виноват кто–то из двоих — Сергей или Кузьмин. Формально вроде бы Кузьмин, но…
По ее тону я понял, что Кузьмин в ее глазах выше подозрений. Но и Сергея ей обвинять не хотелось.
— Ну не может быть, чтобы Сережка! — в отчаянье крикнула она.
— Что ты так переживаешь, уж будто для тебя важно, что он лишний раз подлец…
— Если мы с тобой когда–нибудь разойдемся и я узнаю такую вещь про тебя, я тоже буду страдать. В тысячу раз больше. Потому что, кроме того, что я тебя люблю, ты еще и свой.
Разойдемся! Скажет тоже! Да за то время, пока я мучился из–за этого дурацкого звонка, я вдруг понял, что никому ее не отдам.