Мария
Шрифт:
Далеко в горах я различил на черной извилистой тропе фигуры Трансито и ее отца. Они шли к нам, выполняя данное Марии обещание. Пройдя по аллее сада, я поднялся на первый холм и решил подождать их у моста через водопад, который был виден из окон гостиной.
Как всегда, когда мы встречались под открытым небом среди вольной природы, жители гор держались со мной свободно. Они рассказали обо всех событиях за те дни, что мы не виделись.
Я спросил у Трансито, где Браулио.
– Решил не упускать хорошую
Так называла Трансито Марию, находя в ней большое сходство с прекрасной мадонной из молельни моей матери.
– Живая чувствует себя отлично и ждет тебя; вокруг нарисованной стоят цветы и горят свечи, чтобы она послала тебе счастье.
Тут мы подошли к дому; Мария с Эммой выбежали навстречу Трансито, радостно поздоровались и, любуясь ею, сказали, что она очень хороша. Это была чистая правда, а счастье сделало ее еще прелестней.
Хосе, сняв шляпу, выслушал ласковые приветствия сеньорит. Он сбросил заплечный мешок, полный принесенных в подарок фруктов и овощей, и по моему настоянию пошел вместе с нами в комнату к маме. Когда мы проходили через гостиную, дремавший под столом Майо заворчал, и горец, смеясь, сказал ему:
– Привет, дедушка! Все еще сердишься на меня? Уж не потому ли, что оба мы старички?
– А Лусия? – спросила Мария у Трансито. – Она почему не пришла с вами?
– Да ее не уговоришь, стесняется, как дикарка.
– Эфраин говорил, что с ним она перестала стесняться.
Трансито рассмеялась.
– Сеньора она не так дичится, он часто приходит к нам, вот она и перестала бояться.
Мы стали расспрашивать, на какой день назначена свадьба. Видя, что дочь смущена, Хосе ответил сам.
– Хотим устроить свадьбу через неделю. Мы так рассудили: встанем все до зари, сразу отправимся и к восходу солнца будем в селении. Если выедете в пять, то нас уже там застанете. У священника все будет подготовлено, и мы рано управимся. Луиса не любит вечеринок, а девочки не танцуют, вот мы и проведем воскресенье как обычно, но только вы все будете у нас в гостях. А в понедельник – каждый за свои дела. Правильно я говорю? – спросил он меня.
– Да, но неужто Трансито пойдет пешком в селение?
– Э! – махнул рукой Хосе.
– А как же еще? – удивилась Трансито.
– Верхом. Я тебе дам лошадь.
– Да нет. Мне больше нравится пешком. И Лусии тоже, да она еще и боится лошадей.
– Почему? – спросила Эмма.
– В нашей провинции только белые ездят верхом, правда, отец?
– Да, а если не белые, то старики.
– Кто это тебе сказал, что ты не белая? – спросил я Трансито, – ты ведь совсем беленькая.
Девушка залилась краской и проговорила:
– Я хотела сказать, только богатые люди, дамы.
Хосе зашел поздороваться с моим отцом,
В пять часов мы всей семьей отправились провожать Трансито до подножья горы; Мария шла рядом со мной.
– Если бы ты только видел, – сказала она, – мою названую дочку в свадебном наряде, что я ей сшила, и в подаренных мамой и Эммой сережках и ожерелье, понял бы, какая она красотка.
– А чего же ты меня не позвала?
– Трансито не позволила. Нам надо спросить у мамы, что полагается делать и говорить посаженым родителям на свадьбе.
– Да, правда. А от жениха и невесты мы узнаем, что отвечают новобрачные, на тот случай, когда нам это понадобится.
Мария ни взглядом, ни улыбкой не ответила на этот намек на наше будущее счастье. И весь оставшийся нам недолгий путь до подножья горы она прошла, глубоко задумавшись.
Браулио уже поджидал свою невесту. Улыбаясь, он подошел к нам и почтительно поздоровался.
– Надо вам вернуться засветло, – сказала Трансито.
Горцы дружески распрощались с нами, и вскоре из леса донесся звучный голос Браулио, распевавшего вуэльты. [34]
После нашего разговора Мария оставалась печальна. Напрасно старался я не думать о причине ее грусти, увы, я знал это слишком хорошо: видя счастье Трансито и Браулио, Мария думала о том, что скоро мы должны расстаться и, кто знает, увидимся ли снова… а может быть, о болезни, которая унесла ее мать. Я не решался нарушить молчание.
34
Вуэльта – колумбийская народная песня.
Когда мы спускались с последнего холма, Хуан, которого она вела за руку, сказал мне:
– Мария хочет, чтобы я был хороший мальчик и шел сам, она устала.
Тогда я предложил ей опереться на мою руку, чего не сделал бы раньше, стесняясь Эммы и матери.
Мы были уже недалеко от дома. Красные отблески заходящего солнца меркли на склонах западного хребта; луна поднималась над горами у нас за спиной, и смутные тени ив и вьющихся растений падали на озаренные бледным светом стены дома.
Я украдкой всматривался в лицо Марии, пытаясь уловить признаки болезни, – ее предвестником всегда были эти внезапные приступы печали.
– Почему ты загрустила? – спросил я наконец.
– Разве я не такая, как всегда? – ответила она, словно очнувшись. – А ты почему?
– Только потому, что ты печальна.
– Как же мне тебя утешить?
– Будь опять веселой.
– Веселой? – как бы удивилась она. – Тогда и ты развеселишься?