Мария
Шрифт:
– Ты хочешь уйти?
– А что же мне делать?… Вы и завтра будете так много писать?
– Кажется, да.
– А если придет Трансито?
– В котором часу она придет?
– Передавала, что в двенадцать.
– К этому времени мы кончим. До завтра!
Она ответила мне теми же словами, но удивилась, когда я хотел захватить платочек, который она держала в протянутой мне руке. Мария не понимала, каким сокровищем был для меня маленький надушенный платочек, и не уступала мне этот дар, пока не пришли
Глава XXX
Сегодня будет не так, как вчера
На следующее утро я писал под диктовку отца, а он тем временем брился; ради этого занятия он никогда не прерывал начатую работу, хотя и предавался ему с величайшей тщательностью. И сейчас еще можно было догадаться, как прекрасны были в молодости его вьющиеся волосы, поредевшие только над лбом. Но отцу они показались слишком длинными. Приоткрыв дверь на галерею, он позвал мою сестру.
– Она в саду, – откликнулась Мария из рукодельной. – Вам что-нибудь нужно?
– Поди тогда ты, Мария, – ответил отец, пока я давал ему на подпись несколько законченных писем. – Хочешь ли поехать завтра в долину? – спросил он меня, подписывая первое письмо.
– Еще бы!
– Отлично. Дела там много: если мы поедем вдвоем, управимся гораздо быстрее. Надеюсь, сеньор А. напишет со следующей почтой о времени своего отъезда, – и так уж он запоздал с сообщением, к какому дню следует тебе готовиться. Заходи, дочка, – добавил он, повернувшись к Марии, которая остановилась перед приоткрытой дверью.
Мария, войдя, пожелала нам доброго утра. То ли она услыхала последние слова отца, то ли не могла побороть свою застенчивость перед ним, особенно теперь, после разговора о нашей любви, но лицо ее было несколько бледней обычного. Пока отец подписывал письма, взгляд Марии блуждал по стенам комнаты, то и дело украдкой встречаясь с моим.
– Погляди, – сказал отец с улыбкой, показывая на свои волосы. – Не кажется ли тебе, что их слишком; много?
Отвечая, она тоже улыбнулась:
– Да, сеньор.
Тогда подрежь их чуть-чуть. – И он подал ей ножницы, которые достал из лежавшего на столе несессера. – Я сяду так, чтобы тебе было удобнее.
И он устроился посреди комнаты, спиной к нам и к окну.
– Осторожно, доченька, не обкорнай меня, – предупредил отец, когда она приступила к стрижке. – Как ты, готов писать? – обратился он ко мне.
– Да.
Он начал диктовать, переговариваясь с Марией, пока я писал.
– Тебе, наверно, смешно, что я спросил, не слишком ли много у меня волос?
– Нет, сеньор, – ответила Мария, взглядом спрашивая меня, хорошо ли она стрижет.
– А ведь эти самые волосы, – продолжал отец, – были некогда такими же черными и густыми, как у одного знакомого мне юноши.
Тут Мария выпустила из рук прядь волос.
–
– Ничего, я хочу причесать вас, чтобы подстричь ровнее.
– А знаешь, почему они так рано поредели и поседели? – спросил он, продиктовав мне фразу.
– Нет, сеньор.
– Внимательней, сынок, не ошибись.
Мария разрумянилась и украдкой взглянула на меня, стараясь, чтобы отец, сидевший лицом к умывальнику, не увидел этого в зеркале.
– Потому что, когда мне было двадцать лет, то есть когда я женился, я каждый день поливал голову одеколоном. Ну и глупость, правда?
– И теперь тоже поливаете, – заметила она.
Отец рассмеялся, смех у него был звонкий и добродушный.
Я прочел ему конец написанной фразы, и он, продиктовав мне следующую, продолжал разговор с Марией.
– Ну как, готово?
– Кажется, да. Как по-твоему? – спросила она меня.
Когда Мария наклонилась, чтобы стряхнуть волосы с шеи отца, из косы у нее выскользнула роза и упала к его ногам. Она хотела поднять ее, но отец успел сделать это раньше. Мария снова встала позади стула, а отец сказал, после того как осмотрел себя в зеркале:
– Я сам приколю тебе розу в благодарность за твой труд, – и, прикрепив цветок не менее изящно, чем это сделала бы Эмма, добавил: – Пожалуй, кто-нибудь и позавидует мне.
Он удержал Марию, которая хотела убежать, боясь, как бы он еще что-нибудь не сказал, поцеловал ее в лоб и шепнул:
– Сегодня будет не так, как вчера. Мы закончим пораньше.
Глава XXXI
…Мир, открывшийся Адаму в первое утро его жизни
Пробило одиннадцать. Работа была закончена, и я стоял у окна в своей комнате.
Такие минуты полного самозабвения, когда мысль парила в неведомых краях, когда горлицы нежно ворковали под сенью апельсиновых ветвей, отягощенных золотыми плодами, а до моего слуха долетал еще более нежно воркующий голос Марии, – минуты эти были полны неизъяснимого очарования.
Детство с ненасытной любознательностью восхищается всем, что дарит его взору божественная наставница – природа; отрочество, предвосхищая будущее, невольно тешит себя чистыми видениями любви, предчувствием счастья, порой, увы, недостижимого; только в юные годы дано познать, те летящие незаметно часы, когда душа жаждет вернуться на небо, о котором она еще не позабыла.
Не розовые кусты, роняющие легкие лепестки в серебряную струю ручья, не величественный полет черных орлов над вершинами гор видели мои глаза. Нет, они видели то, чего не увижу я больше никогда; то, чего не ищет уже мой дух, сломленный суровой действительностью, а созерцает только в сновидениях: они видели лучезарный мир, открывшийся Адаму в первое утро его жизни.