Мария
Шрифт:
– Да, но Эмма хочет уйти, а мама ждет тебя. Помоги мне спуститься, теперь я не боюсь. Дай-ка сюда твой платок.
Она сложила платок и сказала:
– Держи за этот конец, а когда тебе не хватит руки, чтобы помочь мне, я ухвачусь за другой.
Убедившись, что никто не видит, как она спускается, Мария проделала все очень ловко и уже у подножья утеса крикнула мне:
– А теперь ты!
Выбрав место пониже, я спрыгнул с камня на траву и предложил ей руку, чтобы идти домой.
. –
– Сама. Я как раз собиралась, когда ты подъехал, но побоялась упасть. Очень уж сильный ветер. Вчера мы тоже взбирались сюда, и я отлично спустилась. А почему вы так запоздали?
– Заканчивали дела, которые можно было решить только па месте. А ты что делала все это время?
– Хотела, чтобы оно скорей прошло.
– И больше ничего?
– Еще шила… и много думала.
– О чем?
– О том, о чем только думают, но не говорят.
– Даже мне?
– Именно тебе.
– Почему?
– Потому что ты это и так знаешь.
– А читать не читала?
– Нет, мне грустно читать одной, а потом – мне надоели рассказы из «Домашнего чтения» и «Вечеров на ферме». Я хотела почитать «Аталу», но ты говорил, что там есть одно место…
И она побежала вдогонку за опередившей нас Эммой.
– Погоди, Эмма… Зачем ты так торопишься?
Эмма приостановилась и, улыбнувшись, зашагала дальше.
– Что ты делала позавчера в десять вечера?
– Позавчера? Ах! – воскликнула она, остановившись. – Почему ты спрашиваешь?
– Мне тогда было очень грустно, я тоже думал о том, о чем думают, но не говорят.
– Нет, нет, ты можешь.
– Что могу?
– Можешь говорить.
– Расскажи мне, что ты делала позавчера, тогда и я скажу.
– Мне страшно.
– Страшно?
– Вероятно, все это пустяки. Мы сидели с мамой на галерее, вон с той стороны, я осталась с ней, потому что она жаловалась на бессонницу. Вдруг мы услышали, как стучит окно в твоей комнате; я подумала, что его оставили открытым, взяла в гостиной свечу и пошла посмотреть, в чем дело… Глупость какая! Меня страх берет даже при одном воспоминании.
– Рассказывай же.
– Я открыла дверь и увидела, что на створке окна, а ее так и качало ветром, сидит черная птица величиной с крупного голубя. Она крикнула, я такого крика ни у одной птицы не слыхала. Свет, наверно, ослепил ее на минуту, но она тут же сорвалась с места и, пролетев над моей головой, крылом задула свечу, а я перепугалась и убежала. В эту ночь мне приснилось… Но что это у тебя такое лицо?
– Какое? – спросил я, не выдавая волнения, вызванного ее рассказом.
Все это произошло точно в тот час, когда мы с отцом читали злополучное письмо, а черная
– Какое? – повторила Мария. – Я вижу, что напрасно рассказала тебе.
– А ты не вообразила все это?
– Нет, не вообразила.
– Что же тебе приснилось?
– Это я не должна тебе говорить.
– А потом скажешь?
– Ах, может быть, никогда.
Эмма уже открыла дверцу в патио.
– Подожди нас, – крикнула Мария, – на этот раз в самом деле подожди.
Мы нагнали Эмму, и девушки, взявшись за руки, подошли к галерее. Мною овладел непонятный страх: я сам не знал, чего я боюсь. Но, вспомнив о предупреждении отца, я постарался взять себя в руки и проявлял величайшее спокойствие, на какое только был способен, пока не ушел к себе в комнату под предлогом, что надо переодеться с дороги.
Глава XXXV
Лучше бы мне было скрыть свою радость…
На следующий день, двенадцатого декабря, была назначена свадьба Трансито. Сразу же после нашего приезда Хосе известили, что в церкви мы будем между семью и восьмью утра. На венчание собирались мама, Мария, Фелипе и я, а Эмма решила остаться дома, чтобы приготовить подарки, которые надо было пораньше отправить в дом на горе и вручить новобрачным при возвращении из церкви.
Вечером после ужина сестра играла на гитаре, сидя на диване в конце галереи, возле моей комнаты, а мы с Марией разговаривали, опершись на перила.
– Тебя что-то тревожит, – сказала она, – но не пойму что.
– Может ли это быть? Разве ты не видишь, как я счастлив! Я только и мечтал снова быть рядом с тобой.
– Нет, ты стараешься это показать. Но я вижу то, чего никогда за тобой не замечала: ты притворяешься.
– Перед тобой?
– Да.
– Ты права. Очевидно, мне суждено притворяться всю жизнь.
– Нет, я не сказала – всегда, только сегодня вечером.
– Всегда.
– Нет, только сегодня.
– Вот уже сколько месяцев я всех обманываю…
– И меня тоже?… Меня? Ты меня обманываешь?!
Она старалась прочесть в моих глазах то, чего так боялась. Я рассмеялся, и она, смутившись, сказала:
– Объясни же мне.
– Не могу.
– Ради бога, ради… ради того, что ты больше всего любишь, объясни.
– Все и так понятно.
– Да нет же!
– Дай договорить: чтобы отомстить за то, что ты подумала, я бы никогда тебе ничего не сказал. Но ты попросила ради того, что, как ты, сама знаешь, я больше всего люблю…