Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

— Чуть не считается. Я верю: тебя в Москве ждет удача.

— Какая удача? Домой пойду, обратно. Больные, без денег, оборвались все. В таком тряпье к царю как покажешься? Прого­нит со двора.

— Я тоже беден, как дервиш. Ничем тебе помочь не могу. Но все равно...

— Аказ, послушай,— сказал Санька,— пятиться не надо. Ты, видно, сам не знаешь, какой подарок Москве несешь. Царь не по­смотрит, что ты в рваном зипунишке.

— Не посмотрит!—воскликнул хан.—Но до Москвы добраться надо. На чем? Всех лошадей съели, две худые кобылы остались. А у вас хворые да бабы. И ашать дорогой надо. Я деньги тоже потерял...

— Ну, пропади вы пропадом! — Ешка поднялся над столом.— О чем они глаголят?! О зипунах да лошадях! А на моей памяти двенадцать раз рати ходили на Казань. Сколь напрасно право­славных полегло! А если черемиса будет с нами, неверных одолеем. Народ, быть может, отдохнет от ополчений. Вот, берите!—И Еш­ка, сняв с шеи крест, положил его на стол.— Из чистого серебра!— добавил с гордостью.

— Тулуп мой продадим,— сказал Санька,— стерплю, чай, как- нибудь.

Ирина высыпала на стол горку денег и положила золотое ко­лечко.

— Вот все, что скопила...

— От меня вот это!—Шигалей отстегнул от пояса нож в до­рогих ножнах.— Он из дамасской стали.

— Выходит, надо топать к мужикам. На дровни, да на лоша­денку хватит,— сказал Ешка, сгребая со стола деньги, крест и нож.— Да, вот еще — чуть не забыл. Тут мне недавно дали коше­лек... Ну это — на еду.

— Спасибо, люди,— растроганно сказал Аказ.

— Спасибо скажешь там, в Москве.

Проснулся Янгин, в беспамятстве выкрикнул:

— Аказ! Аказ! Они идут! Стреляй!

Мамлей сказал:

— Недели две, а то и больше пролежат.

— Раньше на ноги поднимем. У молодых подолгу не болит. Пурга утихнет — тронемся.

СНОВА В МОСКВЕ

Третий год боярин Михайло Юрьевич Захарьин уж в Москве не живет. У покойного государя Василия Ивановича боярин был в большой чести, но умер великий князь — и многое изменилось. Елена Васильевна боярина недолюбливала и при жизни мужа, а как царь преставился, жаловать и вовсе перестала.

Когда бояре Вельские да Шуйские пришли к власти, совсем лихо стало Захарьиным. Сколько зла они сотворили, сколько бояр и воевод-доброхотов умершего царя изничтожили—не счесть! Дво­ры, веси и имения убитых брали себе, а Михайлу Юрьевича с младшим братом Романом чуть в темнице не уморили. А после то­го, как у бывшего царского окольничего Романа были отняты вот­чинные земли, от обиды да лишений он умер, оставив.Михаиле си­ротинку Настю — единственную дочь.

У боярина после вызволения из ямы остался всего один двор н Таруссе, где и живет сейчас Захарьин в безвестьи: что в Москве творится, не знает.

Племянница Настя выросла красавицей и умницей. Боярин на нее не насмотрится, только она ему теперь утешенье на старости лет...

Ныне князь-боярин проснулся рано и, помолившись богу, вы­шел на крыльцо.

Издавна заведено: сперва князь осмотрит ткацкую избу, потом посетит клети и амбары, побывает на гумне, заглянет в овин и, если дело идет своим чередом, возвращается на крыльцо, творит суд и расправу.

У крыльца боярина уже ждут. Впереди стоит мужик, боярин сразу видит: смерд из худых. Полушубок на нем потертый, пошит криво-косо, внизу выглядывают из-под овчин лоскутки посконной белой рубахи. Колпак, отороченный облезлой заячьей шкуркой, мужик мнет в руке.

Поклонившись до земли, говорит:

— Благодетель ты наш, к твоей милости... дал бы до новины осьмину ржи. Детишек кормить нечем. Не откажи.

— Недоимка по прежним долгам, поди, на шее висит, а ты снова «дал бы»,— ворчит князь и, не дожидаясь ответа, говорит ключнику.— Ежели долгов нет, насыпь ему из большой кади.

Двое дюжих слуг выводят к крыльцу низкорослого одноногого мужичонку. На шее — хомут. Это княжеский чеботарь Иванко.

— Ты опять в лихоимстве уличен?—качая головой, спрашивает князь.

— Хомут уволок с конюшни прошлой ночью,—говорит конюх.— Еле поймали.

— Стало быть, как работать, так у него одна нога, а воровать, так сразу пять. Любо! Посадить в швальне на цепь, пусть в хо­муте до весны обувку шьет...

Вдруг загромыхало кольцо на воротах, кто-то настойчиво про­сился во двор.

— Отопри,— недовольно повелел боярин и, ковыряя в носу, стал ждать, кого нечистая принесла.

Ворота распахнулись, Михайло Юрьевич вздрогнул: к крыль­цу неспешно двигался дьяк Шигоня Пожогин. Затряслись под­жилки у боярина: Шигоньку по пустым делам не пошлют. Про­ворно сбежал по лесенке навстречу дьяку, гостеприимно распах­нул руки.

Пока обнимались да целовались, служки в горнице приготовили стол с вином и яствами.

Выпив по чарке, долго глядели друг на друга, молчали. Потом Шигоня сказал:

— Постарел ты, Михайло Юрьевич, постарел...

— Хоть жив, и на том слава богу,— ответил боярин, невесело усмехаясь.— Ты скажи, что сейчас на Москве творится? Я чаю, не даром приехал?

— Москву сейчас не узнать,— Шигонька почесал за ухом, опрокинул в рот еще чарку,— теперь, слава богу, есть у нас царь.

— Неужто снова перемена?

— Молодой орел крылья расправил и державу в руки взял на­крепко.

— Стало быть, возрос Иван Васильевич?

— Ой, как возрос! Семнадцатый годок идет, а правит — дай бог так и возмужалому править. Вельских и Шуйских прижал к ногтю. Недавно венчался на царство, а теперь жениться вздумал. На-ко вот, прочитай,— и Шигонька передал боярину грамоту.

— Ты уж сам прочти. Я глазами дюже ослаб. К тому ж, оконцы затянуло морозом.