Марш мародеров
Шрифт:
– Темпоральное поле, - произносит он вслух.
– Темпо - это значит время…
Позади, чуть в стороне от дорожки, ведущей на забитую автомобилями стоянку, из травы торчит толстая арматурина с приваренной к ней и выкрашенной в желтый цвет табличкой. Обычной такой табличкой с грозной надписью: «Не копать! Кабель!» Ник идет туда, начинает раскачивать арамтурину. Вскоре ему удается вытащить ее из земли. Очень жарко. Хочется пить. Пот ест глаза, солнце по-прежнему в зените. Волоча табличку за собой, Ник бредет к стене. Автомат он оставляет в траве. Испачканный
У Ника не остается сил на какие-то осмысленные действия - он просто бросает табличку через стену, так же, как ветку пять минут назад. Желтая железка наискось падает на асфальт. Тот конец арматурины, что был в земле, оказывается за стеной. Резкий хлопок, шипение усиливается, золотистое пламя стены прорезает красивая сиреневая молния, за ней следует вторая, третья…
Взрыва Ник не слышит - его просто отбрасывает назад. Бормоча ругательства, он с трудом поднимается на ноги и видит дымящуюся табличку, торчащую из травы. Желтая краска обгорела, от надписи «Не копать! Кабель!» не осталось и следа.
– Сволочь!
– говорит Ник золотистой стене.
И видит человека. Какой-то мужчина в военной форме стоит по ту сторону, внутри четвертого слоя. Стоит - и смотрит на Ника. От незнакомца исходит угроза. Он явно появился там после глупого эксперимента с табличкой. Как будто сработала сигнализация, и часовой вышел посмотреть, в чем дело.
Пошарив глазами, Ник видит в траве свой автомат и бросается к нему. Бросается - это, конечно, громко сказано. Он пытается бежать, но спину скручивает болью, и бег превращается в такое обезьянье ковыляние на получетвереньках. Тем не менее. Ник добирается до автомата, тяжело дыша, дергает затвор и поднимает оружие наизготовку. С автоматом сразу становится спокойнее, появляется уверенность, страх прячется куда-то в специальный уголок мозга, туда, где ему и положено быть.
Сквозь дрожащее марево стены Ник видит, что загадочный часовой тоже изготовился к стрельбе. Между ними - метров сорок. И стена света. С такого расстояния трудно промахнуться. В голове Ника стаей проносятся мысли. Центр червоточины обитаем, надо стрелять первым, это не дуэль, тут не до приличий и законов чести, а может быть, все же попробовать поговорить? Интересно, что произойдет с пулями, когда они пробьют стену? На звуки выстрелов наверняка прибегут другие военные. Почему Филатов ничего не сказал про них? Он же просто заманил нас в ловушку, точно, это ловушка…
Палец, дрожащий на теплом спусковом крючке, словно бы сам собой сгибается.
Выстрел!
Уже не мысль, а так, ее мимолетный контур: я не перевел флажок на автоматическую стрельбу.
Второй выстрел!
Тот, военный за стеной, тоже стреляет. Пуля взвизгивает где-то рядом, чуть выше головы Ника. Он большим пальцем наконец-то перещелкивает злосчастный флажок и дает очередь, крепко вжав приклад АКМ в плечо. Нервы, боль в спине, усталость - ствол ходит ходуном, и все усилия Ника пропадают втуне. Его противник за стеной даже не пытается уклониться,
И тоже не попадает. Пули с глухим чавканьем входят в землю, парочка пробивает асфальт.
– Стрелок, твою мать, - цедит сквозь зубы Ник и со злостью высаживает в противника весь рожок.
Вспышка, удар в голову - точно в школьном спортзале, когда во время матча класс на класс в баскетбол ты замешкался и литой резиновый мяч прилетел тебе точно в затылок.
Ник еще успевает удивиться, насколько это не больно - получить пулю в голову, и тьма накрывает его…
Глава пятая
Самая страшная смерть - захлебнуться. Вода, источник жизни, превращается в коварного врага. Она заливает нос, рот, дыхательные пути, проникает в легкие, не дает вдохнуть, она душит, давит, убивает…
– А-а-а!
– кричит Ник, выгибаясь всем телом.
Спину тут же пронзает болью. Отплевываясь, он садится и бьется головой о фляжку, которую не успевает убрать Хал, ливший воду ему на лицо.
– Ты чё, блин!
– испугано кричит татарин.
– Псих!
– Где… что?..
– Ник ошалело крутит мокрой головой.
Он видит всё то же слепящее солнце в зените, траву, стоянку, дрожащие контуры зданий. А совсем рядом - Камила с вываленным языком, Эн, как-то мрачно смотрящую на него из-под челки, Цапко возле костра, заляпанный грязью нос «маталыги», и Юсупова, поблескивающего стеклышками очков.
И еще видит совсем близко границу четвертого слоя, ту самую, за которую так и не смог пройти.
Видит изнутри! Вон, за золотистой стеной - она, асфальтовая дорожка, даже дыры от пуль различимы, вон дурацкая обожженная табличка… И лом, косо воткнутый в землю. Лом соединен проволокой с монтировкой, глубоко вбитой в асфальт на той стороне, в третьем слое.
– А где?
– Ник сглатывает, ему никак не удается подобрать слова.
– Где этот… которого я… который меня…
– Ты эта… зачем в одиночку?
– укоризненно спрашивает
Юсупов.
– Куда полез, в натуре?
– поддерживает его Хал.
– Пить будешь еще?
– Я… нет, не буду.
– Ник садится, проводит рукой по лицу, стирая воду.
– Как вы прошли… там, где полосы?
– А мы на танке, - объясняет Хал. Он упорно называет тягач танком.
– Стрельбу услышали. Очки как дал, блин, по газам - и понеслась! Проскочили… Там глюки какие-то, затмение мозгов.
– Чего?
– Ник даже пытается улыбнуться.
– Чего затмение?
– Не важно, блин, - легко отмахивается Хал.
– А вы не встречали… - снова спрашивает Ник.
Он хочет рассказать про Борьку, про свидание с человеком, которого давно нет, и вдруг понимает, что не должен ничего говорить, потому что это глубоко личное, это не для всех, а только для одного человека - для него.
– Ты в кого стрелял-то?
– в свою очередь интересуется Хал.
– Не знаю, - качает головой Ник.
– Там… тут военный какой-то…