Мартин-Плейс
Шрифт:
— Это же аметист. Редкий лиловый аметист.
— Бьюсь об заклад, их еще пятьдесят штук нарезали из той же бутылки, — заметил Арти.
Закладчик переложил кольцо и булавку назад на поднос. Арти ухмыльнулся:
— Два фунта.
— За булавку или за кольцо?
— Вместе.
— Пять. За то и другое — пять фунтов.
— Два.
— Четыре.
— Два.
— Ничего! Кончен разговор.
— Три. Это мое последнее слово, — Арти повернулся, чтобы уйти.
— Ладно, — раздраженно буркнул закладчик. — А теперь отправляйтесь дальше по улице и заложите их за четыре фунта. С руками оторвут!
— Как бы не так! — засмеялся Слоун. — Пол фунта будет точнее, — он вытащил бумажник.
Закладчик вздохнул.
— Вам бы настоящим делом ворочать!
— Бы? — Арти бросил на прилавок три фунтовые бумажки. — Уже ворочаю.
Он неторопливо вышел из лавки и направился по Кинг-стрит прямо к трамвайной остановке. Чего тащить пакеты из города? Все можно будет купить около дома.
На Дарлингхерст-роуд он остановился у цветочного магазина. За стеклом витрины в ведре — гладиолусы. Н-да! Хороши. Он вошел.
Продавщица в халате, с желтым бантом у горла улыбнулась ему:
— Что вам угодно, сэр?
(Я бы тебе сказал!)
— Большой букет вон этих цветов в ведре, — сказал он. — Впрочем, можете завернуть их все.
Девушка вынула охапку гладиолусов.
— Очень красивы, правда? Тут на двадцать пять шиллингов, сэр, — она снова улыбнулась.
Арти судорожно глотнул и принялся рыться в карманах. И почему закладчики не торгуют цветами? Потом он купил большой шоколадный набор «Червонное золото», бутылку сладкого хереса и бутылку шипучего вина, два фунта креветок и большой щедро изукрашенный торт. В кондитерской он с сомнением взглянул на ворох пакетов и попросил разрешения оставить их тут, пока он сходит за такси.
Он направился к стоянке такси перед отелем «Черный орел». Одна из гардин была задернута неплотно и позволяла увидеть уголок ресторана, и Арти забыл про такси, завороженно созерцая гобелены, сверкающее серебро, хрустальные графины, большой рояль и незажженные свечи в серебряных подсвечниках на столе. Эх, вот это шик! Он стоял и мечтал. Когда он вернулся в кондитерскую с такси, у него в кармане лежали две свечи.
Дверь квартиры была не заперта, и он распахнул ее ударом ноги. Навстречу, переваливаясь, выбежала Марша и замахала ручонками:
— Здлавствуй!
— Здорово, Морданька!
Марша сияющими глазами уставилась на пакеты и цветы, а потом бросилась в комнату с восторженным воплем:
— Папа плишел, папа!
Пегги отвернулась от плиты, на которой она что-то размешивала в кастрюльке. Ее рука замерла.
— Арти, что это? — она выпустила ложку.
Свалив пакеты на стол, он поцеловал ее.
— Нам надо кое-что отпраздновать, крошка. Ты же помнишь, что я все время говорил? Ну, так сегодня этот день! — он улыбался до ушей: неуемная радость вспыхивала и рвалась внутри него тысячами разноцветных ракет.
Пегги растерянно спросила:
— А что праздновать-то, Арти?
— Неважно, — он щелкнул пальцами. — Надень-ка самые лучшие свои тряпочки, а я накрою на стол.
Пегги взглянула на кипящую кастрюлю.
— Об этом забудь, — Арти завернул газ. — Поживей, поживей, детка! Так, словно мы проведем вечер у Принса, — он потрепал ее по щеке. — Не пойдешь же ты. туда в таком виде, верно?
— Конечно, нет, Арти.
— Ну, так действуй, крошка. Это будет всем вечерам вечер, вот увидишь.
Она ушла переодеваться, а он внес пакеты в комнату. Нет, сегодня он не хочет кислой физиономии и кислых слов. Сегодня ему нужна прежняя Пегги… Пегги О’Нил… Он замурлыкал:
— «Если глаза ее сини, как небо, значит, это Пегги О’Нил»… — песня оборвалась. — Морданька, брось ощипывать цветы! Вот тебе цветочек. Валяй рви его в клочья, а другие, чур, не трогать!
Пегги красила губы перед зеркалом. Что происходит? И годовщина их свадьбы прошла, и до дней рождений еще далеко. У нее не было никакого настроения играть в загадки, но что-то подсказывало ей, что следует быть осторожной. Больше всего ее тревожило одно: сколько он истратил денег на эти покупки! А сейчас ведь не время покупать такие дорогие вещи.
Арти взыскательно оглядел стол. Гладиолусы взметывались из медной вазы, справа и слева от нее, как часовые, стояли бутылки с хересом и шипучим вином. Две белые свечи торчали в стаканчиках, прочно приклеенные размягченным воском к стеклянному донышку.
Под гладиолусами высилась пирамида креветок, а рядом уютно пристроился торт — правда, с заметной вмятиной, но все равно великолепный.
Марша била кулачками по столу и, повизгивая, тщетно пыталась дотянуться до креветок. Арти ухватил одну креветку и вручил дочери.
— На тебе, играй, глупышка! А больше нельзя, ни-ни-ни!
Марша принялась исследовать креветку и погладила ее по длинному усу.
Тут вошла Пегги, и он спросил:
— Ну, как? — его глаза светились гордостью.
— Арти, цветы просто потрясающие! — она говорила искренне, начиная заражаться его возбуждением. — Ты садись, а я сейчас принесу хлеб, масло и уксус к креветкам.
— Правильно, крошка! Валяй займись приправой, — он сел поудобнее и приготовился ждать.
Когда Пегги вернулась, Марша старательно облупливала креветку, бросая скорлупу на пол.
— Марша! — строго прикрикнула Пегги. — Сейчас же отдай! Гадкая девчонка!
Марша завопила. Пегги подхватила ее, усадила на высокий стульчик, и она скоро успокоилась, получив кусок хлеба с маслом.
Потирая руки, Арти воскликнул:
— Она у нас умница! Ну, приступили! — и зажег свечи. Марша уставилась на огоньки как зачарованная, а он сказал злорадно: — Посмотрел бы сейчас на нас твой папаша! Да и мамаша тоже! Поприкусили бы язык.
— Мы словно… словно у Принса, — рискнула Пегги, стараясь подделаться под его настроение. Она твердо решила плыть сегодня по течению, но беспокойство не покидало ее.