Мартовские колокола
Шрифт:
Юноша посетил репортёра на него новой квартире; Владимир Александрович совсем недавно переехал на Столешников переулок, где снимал квартиру в доме Титова. Гиляровский принял гостя радушно; к удивлению Якова, журналист вовсе не забыл о нём и буквально с порога принялся расспрашивать о Корфе, Никонове, и о собственных, Яши планах на будущее. И четверти часа не прошло, как он выложил всё — и о своих планах на сыщицкую карьеру, и о Семёнове с Корфом, благодаря которым он так далеко продвинулся к исполнению своей мечты…
В самый последний момент Яша всё же спохватился: ещё чуть–чуть, и он, пожалуй, проговорился бы о портале; во всяком случае, сказал бы нечто такое, что непременно насторожило бы его внимательного, ничего не упускающего собеседника.
Так, судя по всему, и случилось; чем дольше продолжалась беседа, тем мягче и настойчивее Гиляровский возвращался к одной и той же теме — что, собственно, понадобилось Якову на Хитровке, зачем он сунулся, рискуя жизнью, в это клопиное гнездо, и чем он настолько не угодил загадочному «немцу», проживавшему в съемном «нумере» над «Сибирью», что Яшу пришлось вызволять оттуда с револьверной пальбой и кровью?
Однако в любой беседе обыкновенно участвуют две стороны, и сам Яша не был уж совершеннейшим желторотиком. Во всяком случае, тем, кто подумал бы так, предстояло в скором времени убедиться в своей неправоте. Вот и теперь — вырвавшись в какой–то момент из тенет добродушного очарования, которые распространял вокруг себя репортёр, Яков, в свою очередь, тоже сумел кое–что разузнать у собеседника. И Владимир Александрович сильно удивился бы, если бы кто–нибудь поведал ему, сколько поучительного вынес из разговора с ним этот скромный еврейский юноша с такими необычными для представителя его народа амбициями.
Тем более, что Яша и вправду понравился репортёру. В определённом смысле, он увидел в нём себя самого — в самом начале бурной карьеры. Правда, Якову крупно повезло: у него уже с первых шагов нашлись весьма серьёзные покровители. С их помощью молодой человек и правда, мог далеко пойти, тут репортёр нисколько не покривил душой. Его искренне удивили трезвость суждений и здравый смысл, высказанные юным собеседником; а более всего запомнилась уверенность Якова в себе. А потому, он, вольно или невольно, — скорее уж невольно, поскольку отнюдь не сразу дал себе отчёт в происходящем, — тоже старался произвести на Якова благоприятное впечатление.
В итоге беседа мэтра сыскной журналистики Москвы с восторженным неофитом превратилась в своего рода обмен опытом; в какой–то момент Гиляровский повёл Якова из гостиной, в которой они беседовали, в свой кабинет. Молодой человек последовал за хозяином дома с некоторым трепетом; всё же и репутация репортёра, да и вся его огромная, налитая богатырской силой фигура внушала юноше некоторый трепет. Яков был, конечно, осведомлён о перипетиях жизни журналиста: и о подвигах на турецкой войне, и о бурлацкой лямке, которую ему пришлось в своё время тянуть на Волге, и об изгнании из военного училища, и, конечно, о цирковой карьере.
В кабинете Гиляровский усадил Якова в высокое кресло с готической спинкой — такие же молодой человек видел в клубе у Корфа, — и принялся демонстрировать свои последние находки. Их было три: первым экспонатом стал странный «искусственный» зуб, извлеченный изо рта молодого человека, застреленного на Хитровке в тот же самый день, когда случилось пленение Яши; на втором месте оказался и вовсе удивительный предмет. Узкий, белый то ли хомутик, то ли ремешок из неизвестного, но весьма прочного материала. По словам репортёра, этим ремешком были стянуты руки сторожа ограбленного аптечного склада — того самого, где был убит городовой.
Подозрительный ремешок был снабжен чрезвычайно простым, но надёжным запором; полицейский чин, освобождавший сторожа склада, так и не сумел его расстегнуть, и принуждён был воспользоваться ножом. После испорченный ремешок был отброшен в сторону; репортёр же, присутствовавший на месте с первого момента — он прибыл к аптечному складу одновременно с полицейским нарядом, — выждав момент, подобрал важную улику. Впрочем, этим он не ограничился; осмотрев, уже после ухода незадачливых сыщиков, помещение склада, Гиляровский отыскал еще два предмета, несомненно, имеющие отношение к случившемуся.
Это были гильзы — два латунных цилиндрика, остро воняющие сгоревшим порохом. Причём, как отметил Владимир Александрович, порох был никак не привычный, чёрный, а более всего напоминал по запаху французскую нитроклетчатку, только–только принятую в патронах новой пехотной винтовки Лебеля.
Да и сами гильзы были весьма необычны. Мало того, что они были нетипичной для револьверных патронов формы — бутылочкой, — так еще и маркировку имели ни на что не похожую.. На донце располагались: цифра «10», две крошечные пятиконечные звездочки и еще какой–то непонятный значок в виде двух треугольничков. Капсюль обеих гильз был наколот точно посредине; как сказал Гиляровский револьвер злодея был «центрального боя».
Яков с жадностью слушал эту импровизированную лекцию: в конце концов, его познания в части огнестрельного оружия были весьма скромны. Важнее было другое — в отличие от Владимира Александровича, для Яши все эти диковинки не представляли никакой загадки; он прекрасно понимал, что предметы, вызвавшие удивление журналиста происходят из будущего и, так или иначе, доставлены сюда кем–то из соратников Геннадия Войтюка. Получалось, что Гиляровский ходил у самой–самой черты, переступив которую, он, пожалуй, мог и разузнать что–то, чего ему знать ну никак не следовало.
Яша вдруг почувствовал себя неуютно — следовало как можно быстрее добраться до барона и рассказать ему о неожиданной опасности. Да ведь еще и сегодняшние стрельбы в Фанагорийских казармах… надо же, как некстати!
— Какие такие стрельбы, молодой человек? Господин барон затевает военные манёвры или соревнования по стрельбе?
Яша прикусил язык, но было уже поздно. Видимо, он оказался настолько выбит из колеи, что произнёс последнюю фразу вслух. Увы, слово — не воробей; раз проговорившись, молчать далее не было смысла; в конце концов, откажись он говорить о стрелковом пари, намеченном на сегодня, репортёру ничего не стоило и самом заехать к барону и попроситься на столь интересное для любого журналиста мероприятие. И этот порыв был более чем естественен — московские газеты охотно публиковали материал о входящих в моду спортивных развлечениях, а уж статейки о жизни офицеров московского гарнизона и вовсе не сходила со страниц многих изданий. Так что до Фанагорийских казарм Гиляровский всё равно добрался бы — а вот только–только налаживающиеся отношения были бы, пожалуй, испорчены, вздумай Яша отказать.