Мартовские колокола
Шрифт:
— Опускайся смелей; становись, неглубоко тутот–ка, — глухо, замогильным голосом произнёс Федя.
Я встал на дно, и холодная сырость проникла сквозь сапоги.
Федя принялся зажигать лампу; я, памятуя о том, что в прошлый раз ему пришлось долго возиться с отсыревшими спичками, подал спутнику свои, в медном коробке с плотно притёртой крышкой, через которую не проникала ни влага, ни вода. В этот момент сверху задвинули крышку люка, и нас охватил мрак. Я почувствовал, что стою как бы один в этом наглухо запечатанном склепе — по колено в бурлящей воде. А где–то там, может быть, в десятке шагов, за поворотом, таится загадочное нечто, и впрямь поглощающее неосторожных, рискнувших спуститься в подземелье….
Я поводил над собой рукой, нащупал мокрый, холодный, пупырчатый, покрытый слизью кирпичный свод и нервно отдернул руку… рядом вспыхнул свет — Федя наконец–то сумел разжечь лампу и мы двинулись вперед. Федя нес перед собой лампочку в пять рожков, но эти яркие во всяком другом месте огоньки здесь казались красными звездочками без лучей, ничего почти не освещавшими, не могшими пробить и пары футов этого мрака. Мы пошли вперед по неглубокой воде; водопадов, стоков с улиц, как во время моего прошлого путешествия, не было — по случаю зимнего времени вода от подтаявшего снега лишь кое–где капала из решеток. Света, ранее проникавшего снаружи, теперь почти не было — Федя пояснил, что большая часть решёток забита наледями вроде той, какую нам пришлось преодолевать при спуске…
Грохота экипажей по мостовой, так напугавшего меня в первый раз, тоже не было — порой сверху раздавалось что–то вроде протяжного шороха — это проезжали сани и извозчичьи повозки на полозьях. Потом исчезли и эти звуки, тоннель стал уходить вниз. Федя повернулся к нам (городовой с насторожённым видом следовал за мной): — Из под улицы уходим; сейчас те самые места и будут, осторожнее бы надо…
Мы долго шли, местами погружаясь в глубокую тину или непролазную, зловонную жидкую грязь, местами наклоняясь, так как заносы были настолько высоки, что невозможно было идти прямо — приходилось нагибаться, и все же при этом я доставал головой и плечами свод. Ноги вязли в иле, натыкаясь иногда на что–то плотное. Все это заплыло жидкой грязью, рассмотреть нельзя было, да и не о того мне было.
Федя снова остановился и тихо ойкнул. Я просунулся, чтобы увидеть, что его испугало, и разглядел в прыгающем по стенам свете его лампы (Федю отчётливо трясло) ужасное зрелище — в круглом бассейне, образованном на скрещении двух тоннелей, плавал раздутый мертвец; поверх жижи, на другую сторону вели деревянные мостки, и ноги утопленника виднелись как раз из–под их досок.
Федя не выдержал:
— Верно говорят — люди тут пропадают, нехорошее место, проклятое. А энтот–то убиенный, недавно, видать, бултыхается — вон ещё и не сгнил совсем. Чуть не вчера его кончили, и, наверное, прямо здеся….
Я попробовал ногой грязь возле мостков. Она была тут особенно густа, и что–то все время скользило под ногами. Об этом боязно было думать.
Городовой за моей спиной нервно закопошился и я услышал щелчок взводимого курка револьвера.
— Так, господа хорошие, пойдёмте–как мы назад. — сказал мой спутник. А то неровён час и нас вот так–то… а сюда надо следователя с нарядом полиции, потому как преступление налицо…
Спорить я не стал, и мы повернули обратно, возвращаясь по своим собственным следам.
— Ну, целы? Вылазь! — загудел сверху голос.
— Давай, спускай лестницу!
Я посмотрел вверх., где сквозь железную решетку сияло голубое небо. Еще немного усилий, и нас ждут уже открытый лаз и лестница, ведущая на волю….
— Экую статейку Владимир Алексеевич тиснул — да ещё под самое Рождество! — покачал головой Олег Иванович. И ведь времени другого не нашёл, что ли?
— Э–э–э, нет, Олегыч, тут все ходы рассчитаны. — усмехнулся Каретников. — Публика — она привыкла к святочным страшилкам — вон, хоть Гоголя вспомни. А тут — классическая «городская легенда», чего лучше–то?
— Я так полагаю, раз уж дядя Гиляй полез самолично в эту вонючую дыру — то, выходит, Москва и в самом деле взбудоражена. — согласился Семёнов. — Наворотили дел господа леваки, ничего не скажешь. Любопытно, сколько народу они там на самом деле погубили?
— А кто его знает? — пожал плечами Каретников. Я так думаю — с пол–десятка, вряд ли больше. Это, конечно, если считать только водопроводчиков да подёнщиков, что канализацию чистят. О них–то городские власти наверняка спохватятся. А уж сколько бродяг да ворья хитровского — это уж одному богу ведомо. Но вряд ли так уж много — иначе шум был бы не чета нынешнему.
— А всё же эта шайка Геннадия — ребята без фантазии. Всё бы им сразу душегубствовать. Не иначе — и правда, понатыкали в тоннелях мин–ловушек, вот народишко и погибает. Нет, чтобы соорудить какую ни то страшилку — со светом да звуковыми эффектами, чтобы всякий праздный люд и дорогу туда забыл…
— Ну да, представляю себе! — хмыкнул Каретников. — «Аллигаторы–мутанты в канализации Нью—Йорка! Посреди ночи гентрансформированное радиацией чудовище выбирается наверх в трущобах Гарлема и пожирает бездомных афроамериканцев и наркодилеров. Куда сморит полиция и правозащитники? Мутагенный геноцид, развёрнутый против малообеспеченных граждан Америки! Расизм в действии!»
— Ладно, чёрт с ними, с аллигаторами. — хмыкнул Олег Иванович. — Если эти ребята такие идиоты, что и вправду не могут ничего сделать без того чтобы вот так, по идиотски, засветиться — флаг им в руки. Нам от этого ни тепло, ни холодно…
— Всё бы тебе, Олегыч, отмахнуться от проблемы! — укоризненно заметил Каретников. — Право же, ты неисправим. Вот сам подумай — а почему, собственно, они действуют так грубо?
— Так что тут гадать? — удивился Олег Иванович. — Обычное дело — считают предков за идиотов и папуасов: уверены, что пара технических штучек позволит справиться с чем угодно…
— Не согласен. — покачал головой доктор. — По моему дело в том, что они собрались устроить какую–то грандиозную гадость, причём, в самое ближайшее время. И рассчитывают, что после неё властям будет не до аллигаторов и пропавших бомжей.
— Это ты о цареубийстве? — спросил Семёнов. — Оно, конечно, шума будет много; но только при чём здесь Москва? И вообще — что им сейчас такого там, под землёй скрывать, что понадобилось идти на такие крайние меры?
— Сам гадаю. По логике вещей — либо подземный склад, либо постоянные переброски крупных партий каких–то грузов. Первое — полнейший вздор; куда проще найти помещение для хранения наверху и там спокойненько все держать. Под землёй — и сыро, и опасно. Нет, это не годится. А вот второе — вполне вариант; если у них там раза два–три в день народ с рюкзаками шастает, то в периметре безопасности необходимость как раз имеется.