Машина ужаса(Фантастические произведения)
Шрифт:
И вот судьба посылала на спасение, нет — об этом О'Кейли не смел думать, — но по крайней мере отсрочку. Но что было делать? Принять участие в этой звериной схватке и кулаками и зубами отстаивать свое право на жизнь? Это было почти безнадежно в том состоянии, в каком были они с Мойком, с окоченевшими руками и ногами, обессиленные борьбой и ураганом.
Счастливый случай пришел им ка помощь. Сверху, очевидно с платформы вагона, раздался зычный голос сержанта Пирса, человека с пудовыми кулаками и весьма решительным характером, которого
— Эй, вы дурачье, — орал он в темноте; — и казалось, видно было, как разевается его непомерная глотка.
— Куда вы все лезете? Ведь вы околеете, прежде чем добьетесь толку таким образом!
— Тебе хорошо говорить, — перебил его из темноты чей-то голос: — небось, напялил уже на себя пару полушубков… А мы здесь дохнем.
— Молчи, Паркер, — ответил голос сверху — не то я сверну тебе шею, коли ты сюда сунешься. Я говорю для твоей же пользы. Вас тут десятка два-три не больше. А в вагоне запас одежды по крайней мере на тысячу человек!
Послышался одобрительный гул голосов.
— Ну вот — значит хватит на всех с избытком.
— И если вы не будете кусаться, как бешеные звери, а станете по порядку спокойно получать вещи, вы все оденетесь гораздо скорей. Понятно?
— Верно, — закричали со всех сторон: — давай, Пирс, вещи… Подходи, ребята, по очереди.
Привычка к дисциплине взяла верх, и люди, держась друг за друга, стали подвигаться к дверям вагона, подбодряя впереди стоящих ругательствами и тумаками.
В темноте началась перекличка.
— Эй, Тимми, — кричал один голос, дрожа от — стужи и заикаясь: — ты здесь?
— Здесь, дружище, — отвечали сзади: — двигайся скорей, а то я окочурюсь, не дождавшись очереди.
— А где Симмонс?
— Симмонсу еще два часа назад оторвало башку японским снарядом.
— Бедняга!
— Кой чёрт, бедняга! Я ему завидую. Разве лучше замерзнуть в этой чертовой тьме, где не видишь огонька собственной трубки, когда она торчит в зубах?
— Да что же такое случилось, скажите ради бога? — спрашивал кто-то, и в голосе его дрожал и бился смертельный страх.
— Может быть, затмение? — предположил другой голос.
— В голове у тебя затмение — сказал тот, кто справлялся о Симмонсе: — видал ты во время затмения такую непроглядную темень, в которой отказываются светить земные огни?
— Так в чем же дело?
— А чёрт его знает. Телеграф, телефон, радио не работают. Ничего не известно, что творится на свете. Хотели снестись с соседней батареей оптическими сигналами, — ни один прожектор не действует.
— Почему?
— Вот погадай на пальцах, почему. Динамо не дают тока…
— Так попробовали бы ацетиленовый…
— То-то у тебя не спросили совета. Двадцать раз пробовали… Шипит, горит, а света ни на полцента… Точно весь мир в какую- то бездонную черную яму провалился.
О'Кейли думал о том, что он один очевидно знает истинную причину катастрофы, но ведь не читать же было лекцию по астрономии этим обезумевшим от ужаса и полузамерзшим людям. Да и зачем? Чтобы подтвердить неизбежность конца, обманчивость всякой надежды.
И все-таки у него в душе эта надежда теплилась неугасимым огнем. Он думал о том, что предсказание Ховарда не сбылось до конца: материя не рассыпалась эфирной пылью, не взорвалась внутренними силами, хотя и застывала постепенно, охваченная стужей межпланетных пространств.
Но ведь в таком случае рано или поздно это должно кончиться…
Только именно чтобы не было слишком поздно…
Снег падал по-прежнему густыми хлопьями, и ноги вязли в нем уже по колени. Мороз усиливался, становилось труднее и труднее дышать. Некоторое облегчение наступило в вагоне, куда О'Кейли попал наконец вместе с другими и закутался во все теплое, что только можно было найти в разбросанной по полу куче одежды.
Сюда понемногу собрались все двадцать человек, которые набрели случайно на спасительный вагон. Они сбились в кучу, прижавшись друг к другу и стараясь согреться своим и чужим дыханием.
Идти на поиски убежища теперь было бесполезно, — в темноте, под толстым слоем снега все направления были одинаковы. А здесь была хоть какая-нибудь защита от ветра, груда теплого платья, в которую можно было зарыться, а главное… люди, ставшие внезапно такими близкими, — точно родные братья.
По мере того как крепчал мороз, все теснее жались они друг к другу, и понемногу затихали разговоры, заменяясь всхлипываниями, бормотанием и стонами.
И в наступившей постепенно тишине доносились яснее звуки снаружи, доказывавшие, что и там, за тонкими стенками вагона, корчился в предсмертной агонии еще недавно такой шумный и полный жизни мир.
Где-то заржала лошадь, собака завыла ей в ответ и вдруг замолкли обе, точно пораженные молнией. Изредка раздавались выстрелы, еле слышные, почти заглушенные снежной бурей, надрывно ревели сирены.
Один раз все эти разрозненные звуки покрыл тяжелый гул далекого взрыва, от которого вздрогнула земля и задребезжали стекла.
— Что это? — спросил кто-то испуганно.
— С моря, — ответил голос сержанта: — что-нибудь случилось у желторожих.
— Да не мудрено, если в этой темноте они все друг друга перетопят, — сказал еще кто-то, и снова наступило молчание.
О'Кейли чувствовал, как его с каждой минутой все более одолевает странная дремота. Он попробовал было стряхнуть ее, но сознание замирало, сковываемое неодолимой силой.
«Я замерзаю», — подумал он, хотел было шевельнуться, позвать на помощь, но ни рук, ни ног у него больше не было, а из груди вырвался только невнятный стон, в котором он не узнал своего голоса.
Потом его охватил полный покой и безразличие ко всему окружающему. Была еще смутная мысль о близком конце, но она не пугала, как раньше, а связывалась с неодолимым желанием сна, которому он больше не мог противиться.