Маска красной смерти
Шрифт:
— Хорошая девочка, — его восхищение наполняет меня теплом. — Ты не такая, как я ожидал.
Не уверена, хорошо это или плохо.
— Мне нужно идти, — внезапно говорит он. — Это самое полезное.
— Пожалуйста, скопируй схемы и верни их мне, — говорю я. — Они были в единственном экземпляре в папке. Если отец ее откроет, он поймет.
Эллиот кивает.
— Конечно, — Но я не думаю, что он меня слушает. Он оглядывает город. — Сейчас все такое унылое, — говорит он. — Но это изменится.
Мне нравится
Глава 8
Элиот проводил меня до пентхауса. После того как он ушел, я принялась расхаживать взад и вперед по своей спальне. Без него мое волнение сменилось своего рода отчаянием, и я рухнула на кровать и заплакала.
Ближе к ночи я проглотила снотворное. Сегодня взрывов нет, но я сплю плохо. Я не рассказывала отцу, что его снотворное больше на меня не действует. Сны, которые, как предполагается, видеть я не должна, мрачные.
Следующее утро длинное и скучное. Я опустошаю свою сумку с косметикой, высыпая бутылочки и флаконы на туалетный столик.
Мать входит в мою комнату без стука.
— Я хочу знать, почему ты была в лаборатории отца, — говорит она.
Я замираю. Мой виноватый ответ подтверждает ее подозрения. Я вижу отвращение в ее глазах.
— Племянник Просперо послал тебя туда. Он хочет, чтобы ты предала семью. Я знала его ... уже, когда вы с Финном жили под землей с отцом. Он несет беды. Аравия, держись от него подальше.
Я быстро подсчитываю.
— Он был всего лишь мальчиком.
— Достаточно взрослым, чтобы я смогла увидеть, кем он был, и кто он есть, — она останавливается, ожидает, пока я спрошу, что она имеет в виду. Ожидает, что я повернусь и посмотрю ей в лицо. Я играю с кисточкой для макияжа. Она кладет руку мне на плечо.
— Есть люди честные и благородные, как Финн. Есть люди такие, как ты и я, которые пытаются стать лучше. И есть такие, кто презирает все хорошее в этом мире.
А сама она не видит, что оставить своих детей ради роскошной жизни и есть презрение чего-то хорошего?
— Он брат Эйприл, — я открываю бутылочку с блеском. Как минимум, я могу спрятать красные глаза.
— Эйприл была избавлена от большей части ... того, через что их дядя заставил пройти Элиота.
Мы слышали, как папа расхаживает по комнате. Наши полы, должно быть, истончились под его шагами. Я опустила бутылку и ожидала увидеть, что мама скажет что-то еще, но она покачала головой и вышла.
Час спустя отец все еще расхаживал по дому, когда я вышла из своей комнаты. Я хочу прокрасться к буфету и налить
— Мы можем позже прогуляться вместе, — предлагает отец. Он начинает говорить что-то еще, лицо его грустное и серьезное, и я наклоняюсь вперед в ожидании, но затем звук фортепиано заставляет нас обоих вздрогнуть. Мама играет, и не одну из ее звонких приятных мелодий, а нечто драматичное и резкое.
Это все разрушает. Отец выглядит расстроенным, убитым горем, будто музыка напомнила ему о чем-то ужасном. Что бы это ни было, в данный момент оно закончилось.
Мама продолжает играть одну и ту же песню снова и снова. Она играет что-то неверно? Пытается исправить ошибку? В наших апартаментах нет места, куда бы я могла сбежать от этих звуков.
Отец, кажется, чувствует что-то подобное.
— Возможно, мне стоит надеть пальто, — говорит он. — Как думаешь, на улице холодно?
Музыка останавливается.
— Не выходи наружу, — говорит мама. — Там опасно.
Отец поворачивается, чтобы ее разуверить, но его прерывает решительный хлопок входной двери.
Дюжина белых роз почти скрывает лицо Элиота.
— О, какая прелесть, — говорит мама прежде, чем может себя остановить.
Он вручает половину цветов маме и протягивает остальные мне.
— Я надеюсь, Аравия не откажет мне в удовольствии сопровождать меня в ... в мой клуб. Согласна? — спрашивает Элиот. Вопрос скорее мне, чем моим родителям.
Мама качает головой.
Я встречаюсь с ним глазами. Он указывает на цветы и смущенно пожимает плечами. Я не могу не улыбаться.
— С удовольствием, — говорю я.
Как будто я могла сказать нет. Моя потребность выйти из этих апартаментов граничит с отчаянием.
Мама делает шаг вперед, готовясь что-то мне сказать, но я протягиваю ей остальные розы и отворачиваюсь. Элиот сжимает мое запястье, и, чувствуя быстрый прилив вины по отношения к отцу, я ухожу от них.
Элиот ведет меня вниз по коридору, к лифтам.
В зеркальной стене лифта я вижу не экзотическое существо, в которое превращаюсь с помощью косметики и пайеток, а себя. Я ненавижу смотреть на себя.
Если бы Эйприл была здесь, она могла бы наложить на мои щеки блеск, чтобы заставить меня почувствовать себя лучше.
— В следующий раз пришли сообщение, — я дотрагиваюсь до собственных волос. — Я не готова к выходу.
— У меня нет курьера, чтобы посылать сообщения, — говорит Элиот. — Жди меня в любое время, и всегда будешь готова.
Я одариваю его противным взглядом, и по тому, как наморщился его лоб, могу сказать, что его позабавило мое раздражение.
С тех пор, как мы принялись носить маски, мы стали экспертами по чтению выражения за ними. Глаза и брови — лучшие показатели. Чтобы знать, что кто-то улыбается, я редко смотрю на его рот.