Мастер снов

Ромм Михаил Наумович

Перед бурей

Дышал угрозой необъятный Простор слепого океана, В плесканье бликов предзакатных, В преддверье бури долгожданной. Пока не смыла все святыни, Волна могучая и злая, Клубились тучи в гулкой сини, Кричала чайка золотая. Ярилось солнце в чёрной бездне, И, извиваясь в ярком танце, Смеясь над жизнью бесполезной, Рвались его протуберанцы, Сводя с ума в ревнивой муке, У смертных отбирая разум, Взамен даря поэту звуки, Наполнив

солнечным экстазом. Над суетой мирка пустого, Стихийной наливаясь силой, Звучало огненное слово, И солнце новое всходило.

27.02.05

Комар

Хлоп! Бесполезный удар. Круглое брюшко надув, Капельку крови уносит комар, Ловкость мою обманув. Кровь моя с ним улетит, Кровь моя в нем оживёт, Брызнет и зазвенит Комариный приплод. Ешь, лягушачий народ! Ешь, длинноногая цапля! Скачет, поёт и свистит Крови потерянной капля.

12.03.05

Рябина

Как будто эта осень онемела, Встает неслышно утренний туман. Рябина незаметно заалела, В молчании сошедшая с ума. Бесшумно птица мимо пролетела, Потерян звук, как будто талисман, И листьями асфальт оледенелый, Как нитью, тусклым золотом заткан. Мне грезится безмолвный разговор, Ты молча головой качаешь: «Нет». На улицу немой сочится свет. Беззвучно открывает светофор Беззвучному движению простор. Мольба… и безразличие в ответ.

Педпрактика

Столбенею, наглотавшийся педпрактики, Перед кошкой в беленьком переднике. А в глазах её вращаются галактики. Так себе вращаются, «на средненько». Но она в меня упёрлась взглядом, Как бы обдавая пониманием, И красиво прошагала рядом, Исчерпав на том свое внимание. Силуэт её в проёме двери Вспыхнул ореолом золотистым, И ушла, изображая зверя, Указуя вверх хвостом пушистым.

Памятник

Кому судьбой назначены свершения, Что имя сохранят его в веках, Он, как и все, не убежит от тления, И Вечностью оставлен в дураках. Но он, должно быть, чувствует острее, Как, в сущности, успех его убог. Как жалок тот, кто выиграл в лотерею, А выигрыш использовать не смог. И если он при жизни возвеличен, Такой не позавидуешь судьбе — Для всех он, точно камень, безразличен. Несчастный — просто памятник себе. И не потомки, а родные дети Упорно не хватают с неба звёзд, Зато шумят, и надо жить на свете. А делать что? Вот в том-то и вопрос!

Ужасный Дракон

Ужасный Дракон, что во мне обитает, По счастью, лишён чешуи и огня. А были бы зубы — да кто его знает! — Он первым сожрал бы меня. А так я хожу между вами, как будто Похожий на всех, но обидно до слёз: Приходиться быть начеку поминутно — То лапу покажет, то высунет нос. И людям не слышно, как он ежечасно, Шипит у меня в раскалённом мозгу: «В них тоже драконы, дурашка несчастный!» Не верю, но спать не могу.

Башня из слоновой кости

В высокой башне из слоновой кости Сидел я, всё мне было нипочём, Ко мне поэты приходили в гости, И мы всю ночь трындели о святом. А где-то смерть с судьбой играла в кости, И жизнь меня манила калачом, Но говорил я всем соблазнам: «Бросьте, Я в башне, я поэт, я ни при чём». Калашниковы встали в ряд калашный, И начали детишек убивать, И я не выдержал, и я покинул башню, Пытаясь не унять, так хоть понять: Вот я один, я маленький, мне страшно, Но вам на это с башни наплевать.

Закат цивилизации

Увидел я закат цивилизации, Каким-то чудом оставаясь жив. Мир угасал с изяществом и грацией, И был он удивительно красив. Кого-то обвинить хотелось мне, Но не было бомбёжек авиации, В последней схватке не сходились нации, Мир умирал, как наркоман во сне. Последних уток плавное скольжение Я видел в сельском маленьком пруду, И всё казалось недоразумением. Как можно было допустить беду! И думал я со странным облегчением, Что завтра на работу не пойду.

Весенние заморозки. Жёлтые цветы

Снега нет, но земля побелела от холода, И позёмкою стелется острая снежная пыль. Бедолага, Апрель, твое сердце морозом расколото, Ледяные обрубки в руках — не цветы ль? Побелевшие веки, навеки закрытые, Ты уходишь в объятия доброй земли И уносишь цветочки, морозом убитые, Что под солнцем твоим расцвели. Но тепло возвратится, и все это праздновать кинутся, А лохматые, жёлтые, эти смешные цветы, Никогда, никогда уже вновь не поднимутся Воскресить их ни в силах никто — даже ты.

Письмо Ефиму Лямпорту

памяти Александра Карамазова

Приснились мне товарища поминки, Всё было и торжественно, и чинно: Столы накрыты, на стенах картинки, На Герцена, в престижнейшей гостиной, Здесь, в ресторане, гости собрались Те, кто при жизни даже не ругали, Поскольку ничего о нём не знали, Любезно на халяву нажрались. Собрались те, кто управляет славой,  Выписывает пропуск на Олимп, И речи их настолько величавы, Что Антарктиду растопить смогли б. Здесь был и сам виновник торжества, Мы с ним тихонько в уголке сидели, Но угощенья трогать мы не смели, Так, откусили разик или два. Тут, чтоб достойно вечер завершить, С погромом к нам нагрянули фашисты, Сашатку стали не на шутку бить, Но было это для проформы чисто. Кому-то в харю дав, глаза открыл, И вспомнил вечер тот на самом деле: Как ветер подмосковный злобно выл, Четыре бабушки под Окуджаву млели, В Малаховке, как в Новых Васюках, Ведущая мечтала о музее, Мы с Леною вдвоем, и все в соплях, Да парочка случайных ротозеев.