Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Данте Алигьери

543—541. Сонеты на смерть Лауры

* * * Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный Обрушился. Дух обнищал и сир. Чем он владел, вернуть не может мир От Индии до Мавра. В полдень знойный Где тень найду, скиталец беспокойный? Отраду где? Где сердца гордый мир? Всё смерть взяла. Ни злато, ни сапфир, Ни царский трон — мздой не были б достойной За дар двойной былого. Рок постиг! Что делать мне? Повить чело кручиной — И так нести тягчайшее из иг. Прекрасна жизнь — на вид. Но день единый, Что долгих лет усильем ты воздвиг, Вдруг по ветру развеет паутиной. * * * Ни ясных звезд блуждающие станы, Ни полные на взморье паруса, Ни с пестрым зверем темные леса, Ни всадники в доспехах средь поляны, Ни гости, с вестью про чужие страны, Ни рифм любовных сладкая краса, Ни милых жен поющих голоса Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, — Ничто не тронет сердца моего. Всё погребло с собой мое светило, Что сердцу было зеркалом всего. Жизнь

однозвучна. Зрелище уныло. Лишь в смерти вновь увижу то, чего Мне лучше б никогда не видеть было. <1915>

Аветик Исаакян

545.

С посохом в руке дрожащей, удручен, согбен, уныл, После долгих лет, скиталец, я завидел милый дол. Перешел семь гор высоких, семь морей я переплыл, Всё утратил, нищий странник, но до родины добрел. Подходя к селенью, с сердцем, переполненным тоской, За околицею, в поле, друга детства повстречал. «Старина, — вскричал, — бог помочь. Узнаешь, кто я такой? Изменился?» Мой товарищ поглядел и промолчал. Мерю улицу клюкою. Вот и милый частокол, И сама, с душистой розой, показалась у крыльца. «Здравствуй, — молвил я, — сестрица! Бог нам свидеться привел». Отвернулась, отмахнулась от бродяги-пришлеца. Никну ниже я. Родную вижу хижину, и тын, И старуху мать. «Хозяйка, гостю на ночь дай приют!» Содрогнулась и всплеснула мать руками: «Как ты тут?» И ко мне в слезах прильнула: «Сын мой милый. Бедный сын!» <1916>

Ованес Туманян

546. Пахарь

Плуг, забирай! Ну, ну, волы! Дотянем понемногу К полудню вон до той скалы, — Господь нам будь в подмогу! Дай силы, боже, их плечам!.. Свернем-ка глыбу, ну же! Хлестни их, мальчик!.. Черным дням Конца нет. Жить всё туже. Не выйти из долгов по гроб: Сосед пошел судиться; Задаром пел молебен поп, — Проклясть теперь грозится. Да недоимки не малы; Намедни тож раскладку Затеяли… Ну, ну, волы! Дерите землю-матку!.. Долги плати, семью корми, Повинность справь… А хата (Эй, парень!) — голыми детьми Да голодом богата. Плуг, забирай! Ну, ну, волы! Дотянем понемногу К полудню вон до той скалы, — Господь нам будь в подмогу! <1916>

Хаим-Нахман Бялик

547. Истинно, и это — кара божья

И горшую кару пошлет Элоим: Вы лгать изощритесь — пред сердцем своим, Ронять свои слезы в чужие озера, Низать их на нити любого убора. В кумир иноверца и мрамор чужой Вдохнете свой пламень с душою живой. Что плоть вашу ели, — еще ль не довольно? Вы дух отдадите во снедь добровольно! И, строя гордыни египетской град, В кирпич превратите возлюбленных чад. Когда ж из темницы возропщут их души, Крадясь под стенами, заткнете вы уши. I I, если бы в роде был зачат орел, Он, крылья расправив, гнезда б не обрел: От дома далече б он взмыл к поднебесью, Не стал бы ширяться над вашею весью. Прорезал бы тучи лучистой тропой, Но луч не скользнул бы над весью слепой, И отклик нагорный на клекот орлиный Расслышан бы не был могильной долиной. Так, лучших отринув потомков своих, Вы будете сиры в селеньях глухих. Краса не смеется в округе бездетной; Повиснет лохмотьем шатер многоцветный, И светочи будут мерцать вам темно, И милость господня не стукнет в окно; Когда ж в запустенья потщитесь молиться, Слезам утешенья из глаз не пролиться: Иссохшее сердце — как выжатый грозд, Сметенный в давильне на грязный помост, — Из сморщенных ягод живительной дани Не высосать жажде палимой гортани. Очаг развалился, мяучит во мгле Голодная кошка в остылой золе. Застлалось ли небо завесою пепла? Потухло ли солнце? Душа ли ослепла? Лишь крупные мухи ползут по стеклу, Да ткет паутину Забвенье в углу. В трубе с Нищетою Тоска завывает, И ветер лачугу трясет и срывает. <1918>

В. В. Вересаев

Архилох

548.

Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой. Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов! Пусть везде кругом засады — твердо стой, не трепещи. Победишь — своей победы напоказ не выставляй, Победят — не огорчайся, запершись в дому, не плачь. В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй. Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт. <1915>

549.

Можно ждать чего угодно, можно веровать всему, Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов, В полдень ночь послал на землю, заградивши свет лучей У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал. Всё должны отныне люди вероятным признавать И возможным! Удивляться вам не нужно и тогда, Если даже зверь с дельфином поменяются жильем И милее суши станет моря звучная волна Зверю, жившему доселе на верхах скалистых гор. <1915>

Сафо

550. Гимн Афродите

Пестрым троном славная Афродита, Зевса дочь, искусная в хитрых ковах! Я молю тебя — не круши мне горем Сердца, благая! Но приди ко мне, как и раньше часто Откликалась ты на мой зов далекий И, дворец покинув отца, всходила На колесницу Золотую. Мчала тебя от неба Над землей воробушков милых стая; Трепетали быстрые крылья птичек В далях эфира. И, представ с улыбкой на вечном лике, Ты меня, блаженная, вопрошала, — В чем моя печаль, и зачем богиню Я призываю, И чего хочу для души смятенной. «В чьей должна груди, укажи мне, Пeйто Страсть к тебе зажечь? Пренебрег тобою Кто, моя Псапфа? Прочь бежит? — Начнет за тобой гоняться. Не берет даров? — Поспешит с дарами. Страсти нет к тебе? — Загорится страстью, Хочет не хочет». О, приди ж ко мне и теперь! От горькой Скорби дух избавь и, чего так страстно Я хочу, сверши, и союзницей верной Будь мне, богиня!

551.

Богу равным кажется мне по счастью Человек, который так близко-близко Пред тобой сидит, твой звучащий нежно Слушает голос И прелестный смех. У меня при этом Перестало сразу бы сердце биться: Лишь тебя увижу — уж я не в силах Вымолвить слова. Но немеет тотчас язык, под кожей Быстро легкий жар пробегает, смотрят, Ничего не видя, глаза, в ушах же — Звон непрерывный. Пoтом жарким я обливаюсь, дрожью Члены все охвачены, зеленее Становлюсь травы, и вот-вот как будто С жизнью прощусь я. <1915>

И. А. Бунин

Генри Лонгфелло

552. Песнь о Гайавате

Пирога Гайаваты

«Дай коры мне, о Береза! Желтой дай коры, Береза, Ты, что высишься в долине Стройным станом над потоком! Я свяжу себе пирогу, Легкий челн себе построю, И в воде он будет плавать, Словно желтый лист осенний, Словно желтая кувшинка! Скинь свой белый плащ, Береза! Скинь свой плащ из белой кожи: Скоро лето к нам вернется, Жарко светит солнце в небе, Белый плащ тебе не нужен!» Так над быстрой Таквамино, В глубине лесов дремучих, Восклицал мой Гайавата В час, когда все птицы пели, Воспевали Месяц Листьев, И, от сна восставши, солнце Говорило: «Вот я — Гизис, Я, великий Гизис, солнце!» До корней затрепетала Каждым листиком береза, Говоря с покорным вздохом: «Скинь мой плащ, о Гайавата!» И ножом кору березы Опоясал Гайавата Ниже веток, выше корня, Так, что брызнул сок наружу; По стволу, с вершины к корню, Он потом кору разрезал, Деревянным клином поднял, Осторожно снял с березы. «Дай, о Кедр, ветвей зеленых, Дай мне гибких, крепких сучьев, Помоги пирогу сделать И надежней и прочнее!» По вершине кедра шумно Ропот ужаса пронесся, Стон и крик сопротивленья; Но, склоняясь, прошептал он: «На, руби, о Гайавата!» И, срубивши сучья кедра, Он связал из сучьев раму, Как два лука, он согнул их, Как два лука, он связал их. «Дай корней своих, о Тэмрак, Дай корней мне волокнистых: Я свяжу свою пирогу, Так свяжу ее корнями, Чтоб вода не проникала, Не сочилася в пирогу!» В свежем воздухе до корня Задрожал, затрясся Тэмрак, Но, склоняясь к Гайавате, Он одним печальным вздохом, Долгим вздохом отозвался: «Все возьми, о Гайавата!» Из земли он вырвал корни, Вырвал, вытянул волокна, Плотно сшил кору березы, Плотно к ней приладил раму. «Дай мне, Ель, смолы тягучей, Дай смолы своей и соку: Засмолю я швы в пироге, Чтоб вода не проникала, Не сочилася в пирогу!» Как шуршит песок прибрежный, Зашуршали ветви ели, И, в своем уборе черном, Отвечала ель со стоном, Отвечала со слезами: «Собери, о Гайавата!» И собрал он слезы ели, Взял смолы ее тягучей, Засмолил все швы в пироге, Защитил от волн пирогу. «Дай мне, Еж, колючих игол, Все, о Еж, отдай мне иглы: Я украшу ожерельем, Уберу двумя звездами Грудь красавицы пироги!» Сонно глянул Еж угрюмый Из дупла на Гайавату, Словно блещущие стрелы, Из дупла метнул он иглы, Бормоча в усы лениво: «Подбери их, Гайавата!» По земле собрал он иглы, Что блестели, точно стрелы; Соком ягод их окрасил, Соком желтым, красным, синим, И пирогу в них оправил, Сделал ей блестящий пояс, Ожерелье дорогое, Грудь убрал двумя звездами. Так построил он пирогу Над рекою, средь долины, В глубине лесов дремучих, И вся жизнь лесов была в ней, Все их тайны, все их чары: Гибкость лиственницы темной, Крепость мощных сучьев кедра И березы стройной легкость; На воде она качалась, Словно желтый лист осенний, Словно желтая кувшинка. Весел не было на лодке, В веслах он и не нуждался: Мысль ему веслом служила, А рулем служила воля; Обогнать он мог хоть ветер, Путь держать — куда хотелось… 1898

Адам Мицкевич

553-555. Крымские сонеты

Аккерманские степи Выходим на простор степного океана. Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод. Меж заводей цветов, в волнах травы плывет, Минуя острова багряного бурьяна. Темнеет. Впереди — ни шляха, ни кургана. Жду путеводных звезд, гляжу на небосвод… Вон блещет облако, а в нем звезда встает: То за стальным Днестром маяк у Аккермана. Как тихо! Постоим. Далёко в стороне Я слышу журавлей в незримой вышине, Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет, Как где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет. Так ухо звука ждет, что можно бы расслышать И зов с Литвы… Но в путь! Никто не позовет. 1901