Матрос с Гибралтара
Шрифт:
Так что мы знаем, что когда-то он совершил какое-то преступление, убил человека в Париже, этой знаменитой великой столице. Он упоминает об этом с большой простотой и большим смирением и еще говорит, что если бы ему пришлось сделать это снова, то поступил бы точно так же, и даже иногда жалеет, что это уже позади и ему уже не суждено совершить то же самое еще раз. Хотя, может, из осторожности он никогда не рассказывает, при каких обстоятельствах совершил он тогда это самое убийство и кто именно оказался его жертвой. Я же, со своей стороны, как вы легко можете понять, всегда избегал расспрашивать господина Гибралтарского матроса о подробностях этого происшествия. Хорошо зная вспыльчивый нрав господина Гибралтарского матроса, я ни за что не мог бы, не рискуя, как говорит Луи, продырявить себе шкуру, заявить ему прямо в лицо, будто мне известно, что он расправился с американским королем автомобильных шариков-подшипников, неким господином Нельсоном Нельсоном.
Поверьте, мне очень грустно, что я должен сообщить вам эту печальную новость. Но так уж сложились обстоятельства, что господин Гибралтарский матрос, увы, оказался виновным в двух новых убийствах, на сей раз здесь, у нас, в Дагомее, и теперь его уже нет больше с нами. Он уложил на месте одним выстрелом из своего маузера одного абомейского полицейского, совсем недавно появившегося у нас в колонии и нагло потребовавшего у него на одной из улиц Абомеи документы, а потом еще одного белого колониста, который с некоторых пор вздумал соперничать с ним в торговле золотом. И эти два опрометчивых поступка он совершил в один и тот же день. Как можно объяснить такую раздражительность со стороны господина Гибралтарского матроса? Все дело в том, что в те дни в нашем городе Абомее стояла ужасная жара. Но, невзирая ни на какие объяснения, белые колонисты были так напуганы этой неожиданной вспыльчивостью со стороны господина Гибралтарского матроса, что обратились с петицией к самому господину генерал-губернатору. И тогда господин генерал-губернатор натравил на господина Гибралтарского матроса всех полицейских, которые только были в колонии. Ваш покорный слуга через одного надежного человека довел эту новость до сведения господина Гибралтарского матроса. И вот, когда все полицейские собрались вместе и направилась из Порто-Ново в Котону, господин Гибралтарский матрос возьми да переберись из Котону в Порто-Ново. Сделать это ему было совсем не трудно, потому что в Порто-Ново к тому времени не осталось ни единого белого полицейского, все они уже были в Котону. Стало быть, господин Гибралтарский матрос смог преспокойно и без всякой суеты переправиться на новое место жительства.
Поначалу он прятался в джунглях, а потом с помощью друзей перебрался в Бельгийское Конго. Не успел он обосноваться в Бельгийском Конго – сейчас сами увидите, уж кого-кого, а господина Гибралтарского матроса никогда ни с кем не спутаешь, второго такого нет, – как сразу распустил слух, будто доведен до последней крайности, поскольку бельгийские власти не взяли его под свою защиту и не отказались выдать полиции, а потому он заручился согласием своих друзей-каннибалов из племени мангбуту, чтобы те съели его по случаю своего главного ежегодного праздника, на который собирается весь их великий народ. Эту хитрость господин Гибралтарский матрос задумал еще давным-давно, так что у вас, мадам, нет ровно никаких причин для беспокойства. Как раз в одной из последних наших бесед господин Гибралтарский матрос заметил мне, что, если уж его слишком сильно припечет, тогда он по побережью переберется в Бельгийское Конго, а если от него и там не отвяжутся, то ему ничего не останется, как прибегнуть к этой крайней мере, он имел в виду – распустить слух, будто его скушали мангбуту. Он сказал мне: «Никогда Жеже не попадет в лапы к легавым, никогда». Кстати, на всякий случай, может, вам это пригодится, я заметил, что господин Гибралтарский матрос всегда говорил о себе только в третьем лице. К примеру, «Жеже хочет есть», или «Жеже в порядке», или «Жеже в дерьме» и все такое прочее. Во время этой нашей памятной беседы, самой длинной из всех, что мне выпала честь иметь с господином Гибралтарским матросом, он пояснил мне, что с тех пор как жизнь его стала такой, какой она стала, иными словами, похожей на ту, какую он и желал бы иметь, будь такие вещи в нашей власти, он был слишком доволен своей жизнью, чтобы не сожалеть о ней и даже не помышлять ни о какой другой, которая бы слишком отличалась от нынешней – думаю, он имел здесь в виду, к примеру, оказаться за решеткой, – а потому в таком разе не имел бы ничего против покончить с ней счеты у мангбуту. Странное дело, но он говорил, что именно такой смерти он для себя и желал бы. «Обидно, если Жеже умрет в полном расцвете сил и здоровья, а крепкое тело его так и сгниет без всякой пользы в африканской земле, не доставив никому ни малейшего удовольствия. Вот это и вправду было бы очень обидно, ведь приятели его из племени мангбуту, что живут по берегам Уэле, могли бы сожрать его вполне дружески и с большим аппетитом, получив от этого огромную радость. Будь Жеже каким-нибудь больным, или немощным стариком, или, скажем, сифилитиком, тогда ладно, тогда самое милое дело сгнить в африканской земле, но такой свежий и здоровый, как он, – обидно зарывать в землю такую вкуснятину!» В доме господина Гибралтарского матроса полицейские обнаружили кусок картона, который он оставил там, прежде чем уйти и который полностью подтверждает мои слова: зря стараетесь. Не ищите Жеже. Жеже больше нет. И даже тела не ищите. Тело Жеже не оставило никаких следов на африканской земле по той простой причине, что, как скажет вам любой в Абомее, Жеже скушали его дружки из племени мангбуту с берегов реки Уэле и он чихать на вас хотел. Постскриптум: Жеже ни о чем не жалеет, ни насчет легавого, ни насчет колониста.
Само собой, опрошенные полицией жители Абомеи полностью подтвердили слова уважаемого господина. И полицейским ничего не оставалось, как вернуться к себе в Порто-Ново.
Если я и нашел полезным предупредить господина Эпаминондаса, то только потому, что теперь мы точно знаем, где находится господин Гибралтарский матрос. Вот уже месяц, как он написал нам из Леопольдвиля. Письмо было адресовано мне – не потому, что я был таким уж его закадычным другом, просто я единственный, кто умеет читать по-французски. Само собой, письмо мы уничтожили, но помним его слово и слово. Дорогой Беханзин, – шутя обращался он ко мне, – Жеже в Леопольдвиле. Занимается чем может. Город большой, одно из чудес колониального дерьма. Надо убить отца с матерью, чтобы согласиться здесь жить. И все же ему удалось и тут встретить друзей. Играет в карты. Закопайте его маузеры. До скорого, ваш Жеже.
Когда мы получили это письмо, Луи решил через какого-то посредника написать господину Гибралтарскому матросу ответ. Надо было спешить. Вы были уже на пути к Сету, куда, как мы знали, вызвал вас Эпаминондас. И тогда, как говорится, была не была, мы наконец-то решились, благо, он был так далеко, поговорить с ним о его прошлом, о вас, мадам, и о том, как вы приятно проводили с ним время. Мы задали ему вопрос, не он ли отправил на тот свет господина Нельсона Нельсона, короля американских автомобильных шариков-подшипников, и если это он и есть, попросили сообщить нам об этом. Еще мы написали, что некая уважаемая дама по имени Анна на яхте под названием «Гибралтар» разыскивает его буквально по всему свету.
Вы скажете, это было слишком уж явно, слишком откровенно. Кто знает, может, так оно и есть. Да только что было делать, время-то не терпело, оттого, наверно, мы составили его немного наспех. Позавчера мы получили от господина Гибралтарского матроса немного сердитый ответ. И вот что он нам написал: если бы Жеже убил этого Нельсона Нельсона, все равно ни за что бы не признался, тем более в письме. Надо быть чокнутым или полным придурком, чтобы подумать, будто он мог бы написать о себе такое. Что касается этой самой Анны, можете прислать ее к Жеже. Поглядим, что можно для нее сделать. Пусть спросит Жеже в Лео, в первом бистро на левом берегу Конго.
Прошу прощения, мадам, что отнял у вас так много времени. Пожалуй, больше мне нечего добавить, кроме того, что я с огромной симпатией отношусь к вашей почтенной миссии.
На яхту мы вернулись довольно поздно. Смех, который нам все время приходилось сдерживать, слушая эту новую версию истории Гибралтарского матроса, изрядно утомил нас. Как было заведено, мы втроем прямиком направились в бар – пропустить виски и немного поднять моральный дух после проведенного вечера. А у Эпаминондаса был такой удрученный вид, что ему это было просто необходимо.
– Похоже, – расстроился он, – на сей раз это, уж точно, не он.
– Но ведь он вполне мог перемениться. – Она утешала его как могла. – Почему же непременно не он? Он что, не имеет права меняться, как все остальные?
Но после первой же порции виски так расхохоталась, что даже Эпаминондас не смог сдержать улыбки.
– Да, – заметил он, – вот теперь ты можешь с полным правом сказать, что я втянул тебя в скверную историю.
– Кажется, кончится тем, – вмешался я, – что мне и вправду придется поверить в его существование!
Эпаминондас посмотрел на меня с нескрываемым ужасом.
– Он хочет сказать, – пояснила Анна, – что со всеми этими маузерами, возможно, на сей раз нам придется быть чуть поосторожней, чем с другими.
– Когда вспыльчивые люди разгуливают с пистолетами через плечо, всегда есть риск, что они могут воспользоваться ими… как бы это получше сказать… чересчур поспешно, что ли.
– Что касается меня, – отозвался Эпаминондас, – то после всего, что я натворил… я уже ничем не рискую.
– По-моему, – возразил я, – нам не стоит входить в такие тонкости.
Ход мыслей Эпаминондаса вдруг резко переменился.
– Так что, выходит, ты все-таки собираешься отправиться на эту самую реку Конго?
– Люди меняются, – как-то нежно, почти сладко проговорила она. – И иногда даже очень сильно.
Внезапно она бросила на меня рассеянный взгляд.
– Если уж он так изменился, – настаивал на своем Эпаминондас, – неужели ты думаешь, игра стоит свеч, мотаться куда-то на берега Конго, чтобы тебе там продырявили шкуру?
– Берега Конго, – возразил я, – а особенно берега Уэле так и кишат куду.