Матрос с Гибралтара
Шрифт:
– Нет больше места этой мерзости на нашей земле! Съешьте их всех, полковников и даже генералов. Это научит их жить у себя дома и не соваться на чужие земли!
– Терпение, терпение, – вопил школьный учитель.
Но Луи вдруг снова впал в отчаяние. Должно быть, он уже не на шутку утомился.
– Ах, я в руках этих бледнолицых, и я так же легок, как пустые выдолбленные тыквы, какими наши пастушки прикрывают себе груди!
– Нет-нет, Беханзин, ты лежишь тяжелым бременем на совести человечества!
Однако Луи был безутешен.
– Увы, – все сокрушался он, – у невинности нет голоса, чтобы заставить себя услышать! И тем, кто не понимает этой истины, не понять ее никогда!
– Терпение, терпение, все обязательно поймут. Все, кто еще не понял, обязательно поймут! Грянет час господина Гибралтарского матроса!
При этих словах Луи оторвался от воображаемого мускулистого плеча, с которым он так ни на минуту не расставался, и с благородством архангела встал напротив приятеля. Он казался куда более пьяным, чем в тот момент, когда начал представление. И как-то удивительно похорошел. Анна немного побледнела. У него был такой вид, будто он искал, что бы еще сказать, потом, так и не найдя подходящих слов, простер вперед руки и медленной походкой направился к приятелю. Никто из зрителей уже не смеялся.
– Нет, он пока еще не пробил, час господина Гибралтарского матроса, – пятясь назад, завопил учитель. – Потерпи еще немного, Беханзин.
Луи застыл на месте и, заметив неподдельный ужас на лице приятеля, вдруг разразился диким хохотом. Все развеселились вместе с ним. Даже сам учитель. И Луи решил отказаться от истории с генералом Доддсом.
– Ладно, в другой раз, – сказал он, совершенно обессилев.
– Он что, сказал, в другой раз? – не поверил Эпаминондас.
Однако никто и не думал подниматься с мест. Все очень горячо аплодировали Луи. Потом снова принялись пить. Трое матросов, дурачась, продолжили драму Беханзина. А Луи с приятелем теперь от души потешались, глядя на них. Ко мне подошла малышка-фульбе. Эпаминондас, теперь целиком поглощенный Беханзином, явно не имел ничего против. А Луи, похоже, вообще никогда не придавал таким вещам слишком уж большого значения. Издалека на нас с улыбкой смотрела Анна. Мечта малышки-фульбе была очень незатейлива – познакомиться с каким-нибудь морским офицером, который бы увез ее в Париж, в эту «великую метрополию». Зачем? Чтобы сделать там «карьера», пояснила она. Как я ни старался, она так и не смогла уточнить, какую именно. Тем не менее я сделал попытку отговорить ее от этой затеи. Разговаривая с ней, я не спускал глаз с Анны. Она устала от непрерывного смеха, однако взирала на меня с улыбкой. И была очень красива. Желая хоть немного утешить малышку-фульбе, я как можно незаметней отдал ей все деньги, бывшие у меня при себе. Однако этот жест так глубоко потряс ее, что она тут же попросила оставить ее на яхте. Я как мог объяснил, что это никак невозможно, что на этом корабле есть место только для одной-единственной женщины. И показал, какой именно. Они посмотрели друг на друга. Потом я описал ей, какую жизнь мы здесь ведем, что она ужас как тяжела и целиком посвящена поискам Гибралтарского матроса, живущего сейчас где-то на берегах реки Уэле. Один раз она даже видела его, когда ему случилось появиться в Котону. Как и все чернокожие женщины Дагомеи, она мечтала о нем и только ради него одного была готова пожертвовать своей карьерой в великой метрополии. Люди говорят, женщины Уэле очень красивые и такие культурные, что, даже если нам так и не удастся его найти, что, конечно, было бы весьма прискорбно, все равно в Дагомее уже никогда его больше не увидят. Я оставил ее сокрушаться по поводу этой печальной перспективы, а сам направился к Анне. Матросы по-прежнему смеялись чему-то, разговаривая между собой. Они по очереди вспоминали наиболее забавные эпизоды своей охоты на Гибралтарского матроса. Когда я подошел к ней поближе, мне вдруг показалось, что я уже больше не смогу быть серьезным. Она заметила это. И ее это явно встревожило. Глаза расширились и сделались какими-то прозрачными. Я заметил в них страх совсем особого свойства, который только я один мог разделить с ней, этот страх был единственной вещью на свете, какую я мог целиком разделить с нею, наше единственное с нею общее достояние. Я обнял ее и посадил к себе на колени. Сказал, не надо бояться. Она сразу успокоилась.
– А что, неплохо начинается, – заметила она, – наша охота на куду.
– То ли еще будет, – заверил ее я.
– То ли еще будет? – смеясь, переспросила она.
Рядом с нею сидел Лоран. Но нас никогда не смущало ничье присутствие, тем более присутствие Лорана. И она как-то очень по-детски добавила:
– Ах, ты и вправду великий охотник на куду. – Потом обратилась к Лорану: – Ты не согласен?
– Вполне согласен, – подтвердил Лоран, поочередно оглядывая нас с ней. – Мне даже кажется, что охота на куду может принести нам очень большую пользу, если заниматься ею, как бы это получше выразиться, с огоньком, что ли.
Мы все трое долго смеялись.
– Да, это уж точно, – заметила она. – В конце концов, мне не останется ничего другого, кроме как поверить, что самое мудрое – это не брать на яхту никого, кроме великих игроков в покер и великих охотников на куду.
– А как насчет великих пьяниц? – поинтересовался я. – Что ты собираешься делать с ними?
– Великие пьяницы, – начала было она, потом откинулась на спинку стула и расхохоталась, – им нечего опасаться, они тоже могут чувствовать себя здесь в полнейшей безопасности.
– В таком случае, – с пафосом сказал я, – мне хотелось бы стать самым пьяным пьяницей всех южных морей.
– С чего бы это?
Она хохотала от души.
– А правда, с чего бы это? – переспросил я.
– Не знаю, – ответила она, – откуда мне знать?
– Это уж точно, – согласился я. – А почему же вы тогда смеетесь?
– А зачем спрашивать меня, почему?
И обернулась к Лорану. Их явно по-настоящему связывала большая дружба.
– Скажи, – спросила она, – а кроме моей, тебе когда-нибудь доводилось сталкиваться с великой любовью?
– Да, пожалуй, – помолчав, ответил Лоран. – На суше мне не раз случалось видеть нечто в этом роде. Честно говоря, ужасно тоскливое зрелище.
– Ты имеешь в виду, – уточнила она, – такую любовь, которой никогда и ничто не угрожало? Которой ничто не мешало длиться без конца, так, что ли?
– Да-да, именно такую, – подтвердил Лоран, – любовь навеки.
– Навеки – это уж чересчур, – усомнился я.
– Разве не говорят, – снова возразила она, – будто ничто в жизни не дает вам испытать таких сильных чувств, как великая любовь? В общем, что с этим не может сравниться никакое другое переживание?
– Знаешь, – вклинился я, – у случайных любовных приключений тоже есть свои преимущества.
– Да, – рассмеялся Лоран, – вот уж на них-то глядя, с тоски не помрешь.
– Предложи им любовь навеки, – продолжил я, – они бы даже не знали, что им делать с этой вечностью, им вполне хватает жизни.
– Скажите, – спросила она, – а что можно считать главным признаком конца великой любви?
– Такой, какой ничто не мешает длиться без конца, – уточнил я, – так, что ли?
– Или таких, – смеясь, добавил Лоран, – которым все мешает длиться без конца?
– Ну, насчет этих, – ответил я, – пока еще трудно сказать.
– Никогда бы не подумала, – проговорила Анна, – что охота на куду может быть таким веселым занятием.
Я тоже был изрядно пьян и то и дело целовал ее. Матросы уже привыкли к нашим повадкам. А Луи с приятелем тоже были слишком пьяны и слишком счастливы, чтобы их могла смутить такая малость. И мотом, ведь всем, по-моему, было ясно как Божий день, что должен же кто-то ее целовать – пока наконец не отыщется этот матрос с Гибралтара, а как же иначе? Разве не затем я и оказался здесь, на яхте? Думаю, из всех только одна малышка-фульбе слегка загрустила от наших поцелуев. Ей сразу захотелось уйти. Анна попросила меня проводить ее. Стало быть, я довел ее до самого дома Луи. А когда вернулся, праздник был еще в разгаре. Матросы веселились вовсю. Соревнуясь, они наперебой придумывали самые невообразимые места в мире, где может оказаться Гибралтарский матрос. Лоран тоже время от времени вмешивался в разговор и хохотал вместе со всеми. Она же поджидала меня. Когда я появился, мы с ней присоединились к остальным. Болтовня продолжалась еще довольно долго. Потом по предложению Бруно, который явно вновь обрел вкус к жизни, все решили сделать еще один налет на городские бордели. На яхте остались только мы вдвоем.
В Леопольдвиль мы добрались через три дня после того, как отчалили из Котону. Это было самое жаркое время года. Весь город окутывало низкое облако серого тумана. Несколько раз на день оно прорывалось грозой и на полчаса рассеивалось. Потом возникало снова. Люди задыхались. Но все повторялось вновь и вновь, опять нависала серая туча, и опять ее прорывало грозой. На город обрушивались потоки теплой воды. Все начинали дышать полной грудью. Снова нависала темная туча. И опять все ждали грозы.