Матросы
Шрифт:
Они не меньше получаса плавали вдали от купальщиков. Вернулись утомленные. Ирина скользила на мшистых донных камнях, и ее приходилось поддерживать.
— Нельзя так, нельзя, товарищ лейтенант, — скороговоркой упрекал поджидавший их Тополь. — Катюша домой решила ехать.
— У вас у самого жена есть, Роман Романыч? — раздраженно спросил его Борис Ганецкий.
— Есть. Вы же хорошо это знаете. Расчудесная женщина. Но я вот о чем: есть приказ, чтобы никаких инцидентов на Омеге. Понятно? А то политуправление
Весь во власти обаяния чужой красивой женщины, Борис Ганецкий с оскорбленным видом опустился на траву неподалеку от Катюши. Сидевшая возле нее Тома вызывающе оглядела его, напудрила щеки розовой пуховкой.
— Что было, то прошло, — сказала Тома с чувством собственного превосходства.
— Мне оправдываться не в чем… — буркнул Борис.
— Вот вы и не правы, Боречка. — Тома по-птичьи округлила глаза. — Семья обязывает… Когда вы были один, Боря, еще понятно — могли порхать. А когда женились, завели ребеночка — надо по-другому… Катюша девушкой имела право встречаться с тем, с другим. За ней, как вам известно, ухаживали. Она красивенькая, умненькая, не при дороге лопух. Кавалеры были. А теперь она — пример для всех… Семья обязывает, Боря.
Борис вспылил:
— Какое вам дело до моей семьи?
— Знакомая мне семья, — на худом лице Томы появилась краска обиды. — Мы, севастопольцы, все как родные…
— Не надо, Тома, — попросила Катюша.
Тома завелась, и теперь ее не могли остановить никакие силы:
— Я мать Катюши знала лучше, чем вас. Хоронила ее… Братьев знала Катюшиных. Вы вот с галантереей на рукавах и на фуражке ходите и только представляетесь моряком, а они были моряки подлинные.
— Я не позволю!
— А чем ты выше меня, что не позволишь? — запальчиво спросила Тома. — Я за Севастополь заступаюсь… У нас лодыря редко встретишь. Трудовой город, весь в могилах…
— При чем тут ваша высокая мораль? Не понимаю.
— Как при чем? Надо понимать, где ты живешь. У нас не встретишь на улице какого-нибудь чернявого с усиками, вертлявого, руки в брюки, идет посвистывает. Не тот стиль. Все на виду — стыдно. Мы каждый камень закладываем в свой город, как другой кладет рубль в сберкассу. Что ты губой крутишь, Боря?
— А вы что на меня напали? Еще вредителем изобразите…
— Вредитель не только тот, кто порох под завод подкладывает.
— Ну вот, я же говорил.
— Вы пример с товарища Черкашина не берите, — неожиданно ввернула Тома, — он попал на кукан, туда ему и дорога. Разве это дело — жену бросил, детей? А что его жена — хуже этой была? Такая, я скажу, дамочка полненькая, представительная, одеваться умеет, вкус есть. Купальники, правда, у нее без якорей и без молний, как у этой, а всем другим ничем не хуже. А вот такая приехала в город, намутила, навертела…
Ганецкий не знал, как избавиться от взбалмошной буфетчицы, нападавшей на него с яростью тигрицы. Нужно немедленно погасить этот спор. Уступить ей, что ли?..
— Тома, — сказал он самым смиренным голосом, — я хочу вас заверить, что все это не имеет никакого отношения ко мне…
Тома придвинулась ближе, силком притянула его за рукав и так, чтобы Катюша не услышала, выдохнула ему в ухо заносчиво, угрожающе:
— Кобелируешь. С корабля — к ней. Катюша-то пока не знает, а если узнает…
Тома отодвинулась. У Бориса горело ухо.
Гулянье подходило к концу. Люди, разгоряченные вином, лезли в прохладную воду. Показалась яхта. Под парусами подошла к берегу, но не пристала. С борта прыгнула Галочка, поплыла.
— Галка, сюда! — крикнула ей обрадованная Катюша.
— Есть!
Вскоре Галочка уже сидела возле сестры, распустила по плечам мокрые волосы, теребила их, подставляя золотисто вспыхивающие пряди солнцу и ветерку.
— Ты чем-то огорчена, Катюша? — Галочка метнула на Бориса синеватыми глазами.
— Заметно?
— От меня не скроешь. Я же знаю тебя, Катюша. Люблю тебя. — Пальцы Галочки легко пробежали по волосам. — Смотри, почти просохли… У тебя сегодня воинственный вид, Катюша. Что? Наконец-то сбрасываешь цепи рабства?
— Где ты набралась таких слов?
— Катюшенька, милая, да ведь я десятилетку заканчиваю. Я уже взрослый товарищ! С паспортом…
IV
Третья рота…
Пусть вначале все непривычно: и койки в три этажа, и пахнущие керосином ксилолитовые полы, и теснота, и особая строгость казарменных стен, сложенных еще в те времена, когда зарождался Черноморский флот. А все же нет лучше третьей роты! И для Василия Архипенко, и для любого паренька из третьей роты. Потому что третья рота стала их новым домом, здесь они получат первые знания, и отсюда раскроются перед ними ворота к морю.
Никогда не забыть родной роты, одной из боевых частиц «сорокатрубного фрегата» на Корабелке!
Широкие низкие двери вели в холодный каменный тамбур с толстыми стенами, отдающими запахом отсыревшей известки. Потом вторые двери, дневальный с повязкой на руке, и глазам открывался кубрик третьей роты. Направо умывальники-ногомойки, прачечная с лагунами — цементными бассейнами. Туда ведут двери с толстыми пружинами. Прямо от входа — канцелярия, где господствуют строевой старшина Шишкарев и писарь роты. Там хранятся бумаги роты, уставы и наставления, пишутся суточные ведомости, по которым можно узнать совершенно точно, сколько людей в строю, в нарядах, на гауптвахте, больных в лазарете, освобожденных от занятий, сколько винтовок, автоматов, пулеметов, противотанковых ружей, минометов…