Матушка Готель

Подгорный Константин

Таким образом, узнав некую предначертанность своего присутствия в башне, Готель взялась обустроиться в ней лучше и с полным на то правом. Благо для того здесь было всё необходимое: прозрачная горная вода, богатый лес и воздух, просторный погреб, где кроме винных бочек оставалось еще достаточно места для хранения продуктов, а также камин, способный прогреть целый зал в долгую зимнюю ночь; хотя, достигнув своего совершеннолетия, Готель и предпочитала проводить зиму в Марселе. А несколько лет к тому, возвращалась в Турин и навещала Анну, пока та не вышла замуж за Никейского императора и не поселилась на одном из отвоеванных им в Греции островов. Встречи подруг были так же радостны

и легки, словно не сталось меж ними обиды или разочарования; Анна в силу своей юности увлеклась новыми впечатлениями и лишь Готель иногда с тоской смотрела на её непричастные к себе подъемы. И она часто бежала от своего одиночества из башни. Сначала к Анне, затем в Марсель, Лион, в ближайшую деревню, в молочную лавку, везде, где можно было обменяться хоть словом.

Десятки лет она не покидала башню, и десятки лет бежала от неё. Она была её проклятием и её спасением. Как, например, во времена великого голода, обрушившегося в начале четырнадцатого века на Европу, вследствие череды погодных неурядиц. Уже после первого массового неурожая цены на еду выросли в десятки раз. К концу трехлетнего "не сезона" города были охвачены паникой и грабежом. Особенно еды не хватало в городах. Те, кто не могли добыть себе таковой, ели бездомных животных, птиц и крыс, и если не умирали от голода, погибали от полученных болезней. Что уж было говорить о счастье поймать дичь, за которую в лесах разворачивались настоящие побоища; сначала убивали за еду, а затем и чтобы съесть. Но тех, кто выжил в это страшное время, ожидало следующее испытание. Чума. Население Лиона сократилось в три раза. Готель выходила из башни лишь под покровом ночи, собирала травы и коренья, хворост для камина, всё, что можно было сложить в запас.

Но она не оставляла башню, хотя могла бы уехать в Турин или Милан; или используя свое состояние вполне комфортно провести это время на теплых берегах Прованса. Но она оставалась в башне. То ли от того, что боялась упустить их общее с ней предназначение, то ли потому, что хотела знать, способна ли башня её защитить. В то время она много думала о своем высшем предназначении, как и о том, было ли оно. Люди вокруг умирали тысячами, а что она могла исправить? Ежедневно Готель уверяла себя, что, погибнув там, она никому не поможет; молилась и надеялась, чтобы после этого ада на земле осталось хоть что-то, ради чего ей стоило бы выжить, принимая во внимание, что к концу голодомора у неё сохранился и весь запас вина, и ещё несколько этажей собранной годами провизии; достаточно, чтобы пережить в башне не только еще один голод, но и чуму, и даже столетнюю войну с Плантагенетами.

X

Капитан французской гвардии Эмерик Бедоир был храбрым воином, пока дело не доходило до объяснений с противоречивой мадмуазель Сен-Клер, двадцати одного года отроду, жившей в доме двух этажей на левом брегу Сены. Этот мужчина имел вид по всей форме устрашающий, а его тело поистине являлось картой военных действий и подвигов, о каждом из которых гласил тот или иной шрам. Одним из них - на правом плече, он дорожил более остальных, поскольку тот, якобы, был приобретен им "в битве при Пате с Жанной". И пока Готель занималась благотворительностью, излечивая шрамы Парижа благими делами, как, впрочем, и в любое другое отсутствие возлюбленной, Эмерик послушно сидел на её крыльце и точил клинок, чем со временем создавал у соседей и прохожих впечатление присутствия на набережной оружейной мастерской.

– Я вас решительно не понимаю, - говорил он по её возвращении, - то вы теплы, щедры, а то бежите

от меня, едва наступит день. Но более всего меня тревожит мысль, что моё израненное тело для вас гораздо лучше, чем моя душа. Я ожидал вас из Труа два дня, не покидая вашего крыльца.

– Входите же, - впускала его Готель, - но через час, любезный Эмерик, я ожидаю мадмуазель Сорель.

– Я бы желал быть с вами и после ночи, и вас оставить навсегда себе, - убежденно твердил он, - но вы совсем другая днём и вовсе не такая ночью, а вас обеих мне, видимо, застать никак не суждено.

– Ну, бросьте ж наводить тоску, мой друг, и приходите вечером. Я обещаю, что найду немного сил на ваши чувства, - заверила она и кротко поцеловала Эмерика в губы, который потом еще долго прощался, пока не застал в дверях юную Агнес.

Исполнив легкий книксен, покидающему Готель, кавалеру, девушка скользнула внутрь и спешно сбросила с головы, словно горящую солому, золотой атур.

– Эта мода скоро сведет меня с ума, - качая головой, проговорила она и перелила из кувшина в стакан немного холодной воды.

Это была ангельской красоты девушка. Фрейлина герцогини Анжуйской, "оставленная во Франции, как национальное достояние Валуа", а после приехавшая в освобожденный Париж, желая, тем самым, обезопасить себя от, ещё незавершенной на западе королевства, войны.

– Похоже, Эмерик не очень счастлив оказанным ему вниманием, - проговорила девушка, рассматривая свое новое платье.

– Я каждый раз, его встречая, боюсь, что он осмелиться просить моей руки.

– Почему?

Готель какое-то время, молча, смотрела на девушку, словно искала подходящего ответа, но, так и не найдя, как это объяснить, проговорила сухим голосом:

– Я просто не могу этого сделать.

– У вас такая ровная строчка, что можно подумать вы шьёте уже лет сто, - заметила Агнес.

"Триста, если быть точной", - подумала Готель, но лишь улыбнулась в ответ:

– Так вы уже видели Карла?

– Недолго, - ответила девушка, - я поспешила удалиться, лишь только он обнаружил свои намерения. Его жена сейчас больна, и я бы стала только мимолетным упоением для его праздных смятений, без уважения к красоте и имени моей души.

Готель едва зашнуровала корсет, как девушка в негодовании выгнула спину и попыталась набрать чуть больше воздуха в грудь:

– Это невозможно, - выдохнула она, ослабляя шнуровку.

– Но вырез слишком большой, - запротестовала портниха, - в подобном случае ваш вид сочтут за непристойность!

Агнес уселась на скамейку, в отчаянии, пытаясь заправить грудь в декольте:

– Он просит свидания, - обессилив, выдохнула она.

– Кто?
– уточнила Готель.

– Карл, - снова попыталась вздохнуть девушка, - и я уж совершенно растеряна, ибо будь королева в состоянии ответить мне в конкуренции, это вышло бы мне лишь грехом, но пока она мучается своим недугом, я не знаю, что станет непростительнее: оставить без внимания короля, или столь низко переступить через её величество.

Готель воздержалась от советов, а девушка продолжила:

– При дворе говорят, что ночью слышно, как кричит от боли королева, а под её дверями один за другим дежурят лекари, да и те надеются на чудо. Каждый день из аббатства Мон Сен-Мишель ей присылают новые лекарства, но каждый день ей становится только хуже.

– А что в Мон Сен-Мишель?
– спросила Готель.

– Чудо.

– Я никогда там не был, - отвечал на утро Эмерик, - но я достаточно слышал от Артура - коннетабля Франции, с которым мы вошли в Париж и который ныне сдерживает аббатство от окружения англичан.