Матушка Готель
Шрифт:
Готель была разбита. Всё её многовековое величие не нашло себе ни одного оправдания и пало перед этой девушкой, не знающей пока ни любви, ни мудрости лет. Наступило несколько минут тишины, но не получив на свои доводы ни одного внятного ответа, Анна проглотила очередной ком и, уже собираясь уходить, остановилась плечом к плечу Готель:
– Моя мать так бы не поступила, - сказала она ледяным тоном и пошла прочь.
Готель сама терзала себя; с того момента, как Анна выбежала из кельи. Ну, чего ей стоило позволить этому ребенку малую шалость? Много ли христианского в том, чтобы оттолкнуть любимого человека? Теперь она понимала, что запаниковала; она теряла очередного ребенка.
– Анна!
– кричала она вдогонку, - Анна, прошу, прости меня.
– Констанция, - шептала она совсем тихо возле её постели, - прости меня, ты слышишь?
Вскоре Анна сдалась. Её сердце и без того было разбито, так что видеть на холодном полу свою мучающуюся, младшую "на целый год", подругу у неё просто не было сил. Готель осознавала, что оставаться здесь было невозможно, но и бросить второй раз эту девочку она не имела права. Она промучилась этим вопросом с полночи, но, так ничего и не решив, заснула, а когда проснулась, Анны рядом не было.
Было светло, келья была пуста, а на столе лежала записка, где было написано лишь два слова: "Сохрани зеркало". Анна снова оказалась мудрее; хотя Готель с тех пор и посещало сомнение, смогла ли бы она остаться и любить её дальше. Но это был вопрос без ответа, поскольку для его решения Готель пришлось бы пройти через себя вкривь и вкось, переломав в себе всё, что осталось, а к этому она была не готова.
– Так и не нашли себя в этом городе?
– прощаясь, спросила сестра Франческа.
Но Готель ничего не ответила, поскольку нашла в себе Турина гораздо больше, чем хотела бы. В каждом деревянном крестике на стене, с постоянным присутствием Бога в душе, в безустанной работе и в старательно прочерченных улицах, безукоризненно правильных и ровных. И от этого делалось особенно больно; потому, что, пожалуй, единственным, что не вписывалось ни в линии города, ни в стройность собственной души оставалась Анна. И может быть оттого обратная дорога в башню напоминала Готель страсти Христовы после тайной вечери.
Сперва же, она была сопровождена четырьмя рыцарями Ордена в дом Эба, который, увидев в каком свете прибыла гостья, провел половину ночи на крыльце, отгоняя праздных прохожих и успокаивая встревоженную лошадьми собаку, которая вопреки его желаниям, лишь пронзительно скулила в столь редких объятьях хозяина.
– Это невыносимо, мой дорогой Эб, - не выдержав, открыла окно Готель, - оставьте же в покое собаку.
Эб поднялся с земли и виновато развел руками:
– Простите великодушно, фрау Готель, - прижав руки к сердцу, произнес он и вошел в дом.
Поутру, отправив крестоносцев обратно в Турин, Эб напросился проводить гостью до окраины леса и помочь ей нести обернутое в саржу зеркало. Он много говорил по дороге, из чего Готель за своими мыслями слышала мало. Он одинаково страстно интересовался тем, нашла ли она кольцо, как и понравился ли ей Турин, на что Готель отвечала односложно и совсем бесстрастно. На краю леса они расстались.
Не теряя времени, Готель пошла вверх по тропе, водрузив на спину зеркало, которое поначалу показалось ей не таким уж тяжелым, как виделось со стороны. Однако с течением часа руки её заметно ослабели, и временами, не имея сил даже поднять зеркало, каким бы образом она за него не бралась, Готель просто тащила его по земле, не позволяя себе ни отдыха, ни передышек, которые могли бы ей помешать оказаться у башни к закату. Тем не менее, когда она добралась до ущелья, на небе уже ярко горели звезды. Оставив ношу у дверей, она поднялась в спальню, где проспала до полудня, после чего долго лежала
– Теперь у меня есть зеркало, - пробормотала она себе под нос, повернулась лицом к стене и накрыла голову подушкой.
После продолжительного сна поднять наверх зеркало оказалось совсем несложно. И совершенно иным испытанием стало увидеть в нем свое отражение. Перед Готель стояла девушка неуместной молодости с пресыщенными глазами, какие бывают лишь у непомнящих себя старцев, и выдворенная стечением сакральных обстоятельств в никому невидимую башню. Чего было еще желать. Девушка в отражении глубоко вздохнула и завесила зеркало саржей.
Когда следы её полугодового отсутствия были убраны, она села у раскрытого окна с очередной книгой некогда жившего здесь астронома. Страница за страницей, ученый подробно иллюстрировал чудеса, повсеместно производимые Иисусом, подчеркивал его жертвенность и самоотреченность от собственного величия в пользу высших сил. Писал о влиянии луны и звезд на события и судьбы на земле. В конечном счете, его труды так затянули Готель, что их изучение стало занимать у неё добрую половину дня; и, прогулявшись до соседней деревни за продуктами либо переделав домашние дела, она незамедлительно взбиралась обратно на кровать, вооружившись яблоком и следующей книгой.
Он писал о падающих звездах и о том, чью судьбу они исполняют. О том, что чем ближе звезда, тем сильнее её свет влияет на нас; и девушке слово за слово открывалось, что многие дни в одна тысяча сто тридцатом году он ждал падения одной из них. Готель, захваченная редким чтивом, укусила яблоко и перевернула страницу. В сущности, вся его теория сводилась к тому, что у каждого человека на небе есть звезда, и дар каждого снисходит на него с её светом, который имеет миссию исполнить своего хранителя благословением, мечтой или просто дать ему новое рождение или помочь воскреснуть во имя высшей цели, которой ученый неуклонно определял христианское самопожертвование.
Другими словами, их свет был пустым, покуда не был направлен на помощь ближнему. Хранителем же такого света могло быть что угодно: как человек, которому принадлежит сама звезда, так и любой другой предмет случайно впитавший его. Готель перестала жевать. Она бросила на постели яблоко, вскочила с кровати и кинулась по лестнице вниз, на второй этаж, где на одной из полок полгода назад она оставила сумку, найденную рядом со скелетом астронома; и, схватив её с полки, Готель судорожно забегала внутри неё рукой, пока не вытащила из неё бумагу, а потом подумала, что никогда ещё её сердце не колотилось так сильно. Это была карта. Конечно. Та самая, старая карта, на которую Готель не обратила прежде внимания, и на которой теперь она узнала и лес, и дороги, и место, хотя ещё и не совсем точное, но уже помеченное крестиком; место, где росла её лилия, уже много лет дарившая ей свой волшебный свет. "Что же это за сила остановила тебя?" - подумала Готель, поднимаясь обратно по лестнице.
Если то, что писал ученый, было правдой, что ей следовало делать? Жертвовать? Но не этим ли она занималась с рождения? А что получила? Последняя её надежда на чудо едва не завела её и без того грешную душу к берегам Сапфо. Так что же она здесь делала? Что-то оставалось пока ей неведомым, как до сего дня, до которого Готель лишь знала, что башня эта стояла точно посередине, между её местом рождения и светом, продлевающим её жизнь. И начиная с сего для она не знала больше, но теперь она точно знала, что это было не случайно, и что рано или поздно, она бы эту башню, несомненно, нашла.