Майя
Шрифт:
– Слышь комиссар, давно я не видел Афанасьевича таким взбесившимся, он же меня из-за этого жидовского отродья, чтоб ей сдохнуть, чуть на месте не пристрелил.
– Не сцы, Коркуленко, мы с тобой и не такие рубежи брали, командир до завтрого остынет и мы с ним за бутылкой самогону это дело перетрём. Положение в отряде тяжёлое, сам знаешь, половина бойцов в лазарете лежит, каждый здоровый человек на вес золота, так, что не переживай. Он злится от того, что группы Панченко всё нет, ты же ему под горячую руку подвернулся, вот он на тебя весь ушат гнева и вылил. Меня другое волнует, эта девка жидяча, вот уж засранка живучая попалась, из яру сбежала и до нас дотопала, она ведь теперь дислокацию лагеря знает, если немцам попадётся, на раз нас выдаст за то, что мы ее отсюда в три шеи выгнали .
– Так может её того ?
–
– А, как же командир?
– Начнёт тут демагогию разводить, мы ему ничего не скажем. Вон Остапчук её повёл, иди за ними и, «чтоб ни сучка, ни задоринки», не мне тебя учить...
Выйдя за пределы лагеря, провожатый указал Майе на растущую вдали высокую сосну:
»Это дерево будет для тебя ориентиром, сразу за ним начинается спуск к дороге. Иди вдоль неё на север, она приведёт тебя к нужному месту. Ну, бывай. «
«Спасибо, вам, большое, будьте здоровы!»- с благодарностью отвечала девочка уходящему от неё человеку, ведь он единственный попытался ей помочь, подарив маленькую искорку надежды. Она шла, ковыляя по указанному ей направлению.
Неожиданно, выйдя из-за ствола осины, перед ней появился Коркуленко, словно выскочивший из-под земли чёрт, и направил на девочку наган. Майя бросилась бежать, в ужасе оглядываясь на преследователя, но куда ей было сбежать от здорового и сильного мужика? Он, догнав её в два счёта, силой толкнул на землю. Ударившись, она не смогла встать и стала в сидячем положении, упираясь ногами и руками, пятиться назад, отползая так быстро, как могла, пока не упёрлась спиной в какое-то дерево. От понимания того неизбежного, что должно произойти, сидела в оцепенении, не кричала и не рыдала, не просила пощады, не звала на помощь, никто всё равно не услышит и не поможет. Это смешанное чувство ужаса, страха и брезгливости захлестнувшее её, сковало всё тело и на какой-то миг совершенно обессилело. В мозгу пульсировала только одна мысль:» Нет, нет, это не может случиться со мной!» и уж совсем от безысходности промелькнуло:» За что мне это?!». Коркуленко сняв с плеча автомат, заботливо поставил его у ели, аккуратно сложил фуфайку на землю, расстегнул портупею, вложил в неё наган и повесил на сучок. Наслаждаясь моментом, стал медленно приближаться к сжавшейся в комок девочке, растёгивая на ходу брюки :
«Ты, что же, сволота, серьёзно думала вот так просто уйти? Это после того, как из-за тебя жидяры, меня чуть не грохнули? Мёртвой, ты вряд ли сможешь разболтать о местонахождении нашего лагеря. Я тебя двумя пальцами потихоньку придавлю и вот в этом овражке- заглянул он за дерево к которому прижалась Майя- закопаю и никто не узнает, где могилка твоя. Но вначале трахну. Больно ты мне напоминаешь одну бабу, точь в точь одна рожа, хоть сразу и не скажешь, что жидовка. Лет двадцать тому назад мы с хлопцами по жидовским посёлкам гуляли. В один дом заглянул, а там жид в очках и баба, на тебя похожая, сидят трясутся, а в доме одни книги и взять нечего. Всё золото попрятали гады и не признаются где. Ну я жиду в морду так врезал, что он юшкой кровавой захлебнулся, а бабу за патлы в кровать потащил, пока я её е..., не поверишь, жид- размазня на меня с кочергой напал. Вот видишь шрам на лбу – это мне от гамнюка этого на память осталось. Тут уж я рассвирепел и обоих на крыльце зарубил, потом подпалил пару книг, всё как полыхнёт, еле выскочить успел. Не родственники твои будут?»
Коркуленко навалился на девочку всем телом, схватив её одной рукой за горло, несчастная отбивалась с последних сил. В разгар этой отвратительной сцены, оба услышали совсем рядом немецкую речь. Прислушавшись, испуганный мерзавец бросился к своему оружию, но стреноженный спущенными штанами растянулся на земле во весь рост. Судорожно пытаясь натянуть брюки на голый зад он шипел: «Подожди, паскуда, я ещё к тебе доберусь.»
Майя воспользовавшись заминкой, вмиг сползла в овражек. Дерево у которого она ранее сидела, своими свободными корнями свисало в этот овражек, представляя собой причудливо сплетённую изгородь, под которой дожди вымыли небольшое углубление. Едва успев спрятаться в нём, девочка услышала шёпот искавшего её Коркуленко:» Куда эта ведьма подевалась, как сквозь землю провалилась?» и зло ударил ногой по валявшейся на земле котомке, падая в овраг, она зависла на корнях.
Оставив два пустых грузовика на дороге, десяток немцев с тремя собаками и несколько взводов полицаев поднимались по склону россыпью. Два полицая толкали впереди
Она смотрела на бездыханное тело Коркуленко и не верила своим глазам, ведь всего несколько минут тому назад, этот тип пытался её изнасиловать и убить, что лишь появление немцев спасло её от смерти, воистину: « не было счастья, да несчастье помогло ». У девочки до сих пор стояли волосы дыбом от его хладнокровного признания в убийстве дедушки и бабушки, ведь это именно тот Коркуленко из маминого рассказа, убивший её родителей. Наверное, вот такие, заплечных дел мастера, пытали её папу в 1938 году, а сейчас он лежит убитый в том же месте, где хотел закопать её. Она была поражена тем, как неожиданно и яростно он ринулся защищать товарищей по оружию и погиб. Каким всё таки хитроумным сплетением является человеческая душа, если даже в таком отпетом негодяе и убийце, наряду со всей похабной грязью, уживалось что-то чистое и положительное.
Хотя момент внезапности нападения на лагерь был упущен, каратели, зная о малочисленности отряда и его приблизительном местонахождении ринулись в лес. Майя в наступившем затишьи осмелилась затащить котомку внутрь своего убежища, сидела в нём тихо, словно мышь, всё не могла прийти в себя от произошедшего, её обида и даже гнев на бойцов отряда не принявших её в свои ряды, самопроизвольно перешли в чувство тревоги за них, ей так хотелось, что бы им удалось перебить напавших фашистов и их прихвостней и при этом остаться живыми.
Треск пулемётов и автоматных очередей разносился по всему лесу. Бой был сильный, но короткий. После череды гранатных взрывов наступила резкая тишина. А вскоре, столб чёрного дыма поднялся над местом бывшего партизанского пристанища.
Глава 11 Страшнее смерти.
Каратели, разгромив лагерь, возвращались довольные. Гнали с десяток взятых в плен партизан, Остапчука и командира отряда среди них не было, но выделялся комиссар Павлюк. Пленные несли убитых немцев, четверым из них, идущим без ноши, выдали лопаты и заставили копать яму, в которой они уложили мёртвых овчарок, а застреленного Панченка бросили в тот же овраг, где лежал убивший его Коркуленко. Майя услышала, как по обе стороны дерева, под корнями которого она пряталась, что-то льётся и содрогнулась, поняв, что гестаповцы стояли и мочились на трупы партизан, гогоча во всё горло.
«Господин офицер, - спросил старший полицай- от этих пленных, никакого толку, они все больные, кроме этого, указывая пальцем на Павлюка, завтра- послезавтра всё равно сдохнут, давайте застрелим их в этом овражке и делу конец.»
«Нет- нет, мы будет весить их показательный казнь, завтра на рыночной площадь с табличка «партизанен», собирайт всех житель»- отвечал ему фашист.
«Эй хлопцы, Василий, Никодим, давайте гоните это быдло к дороге»- приказал старший полицай своим подручным и вся эта свора, забрав с собой пленённых партизан, погрузилась в грузовики и укатила. Майя сидела в своём укрытии пока не затих звук моторов, а голова разрывалась от мыслей: наверное, чудом выжив, после расстрелов, побегов, домогательств, ей было в самый раз сойти с ума, ибо здоровая психика не воспринимала, творящийся вокруг разгул мракобесия, зверств, насилия, вседозволенности, скотства. Не поддавалось понимаю, как у фашистов было столько добровольных помощников, советских людей, которые тут же переметнулись на сторону врага. Не так возмущали те, кто пошли работать учителями, врачами, рабочими на завод, служа у немцев, они учили и лечили своих, в конечном счёте им тоже надо было, что- то кушать, чтобы выжить. Крайнее негодование вызывали всякого рода мерзавцы, повылезавшие из всех щелей человеконенавистники, вступившие в карательные отряды добросовестных убийц. Ведь сегодня, и, там в Бабьем яру, их было куда больше, чем фашистов и всей дружной компанией они издевались, били, глумились, вешали и стреляли: евреев, цыган, коммунистов, партизан, военнопленных и всех неугодных, верно служа своим хозяевам. Война повсюду сеет смерть, но не смерть самое ужасное в войне, страшнее всего - это власть выживших.